Жизнь на четырех струнах

Он говорит о музыке как о самом долгом и совершенном своем романе: нужно любить, понимать, хранить верность. И музыка отблагодарила его за это мировым признанием. Карэн Шахгалдян — о том, как оставаться солистом в трио, и о своей жизни на четырех скрипичных струнах.

Трио имени Арама Хачатуряна прекрасно знают не только на родине, но и за рубежом. А в этом году есть еще одна причина обратить пристальное внимание на ваше творчество — 110-летие великого композитора. Планируете как-то отметить дату?
— Мы долго думали, что же можно организовать для этого сезона. Интересно, что у Арама Ильича нет оригинальных произведений для трио, так что мы всегда играли переложения. Но в этом году, аккурат к знаменательной дате, ситуация изменилась: сын композитора нашел пьесу для трио — она была издана и передана нам. Так что в июне мы отыграем премьеру в Ереване. Что касается мероприятий в целом, то идей у нас несколько. Конечно, будем весь год играть Хачатуряна. У нас уже намечено около 30 гастрольных поездок по разным странам, 4 больших тура за сезон пройдут только в России. Причем мы уже договорились с несколькими оркестрами страны, что будем за один концерт исполнять сразу три больших произведения Хачатуряна — концерты для фортепиано, скрипки и виолончели. Что касается Армении, то здешние мероприятия для нас на особом счету. Два года назад наше трио создало Фонд развития классической музыки. С тех пор мы ездим по Армении, даем мастер-классы, концерты, выдаем стипендии… В этом году Хачатуряна во всем этом будет, конечно, много. На май запланированы выступления в Степанакерте и Капане, а на июнь — большой концерт в Ереване, где мы представим камерные произведения композитора. Камерный Хачатурян мало кому известен, а жаль. Ну и, наверное, самая сумасшедшая наша идея еще в разработке — к концу сезона, то есть в мае 2014-го под-готовить концерт, в котором удастся объединить вокруг Хачатуряна джаз, фолк и классику.

Вы много лет ездите по Армении с гастролями. Выступления в регионах наверняка сильно отличаются от концертов, скажем, в Карнеги-холле…
— Безусловно, но во всем своя изюминка. Знаете, очень хочется пристрастить наш народ к классической музыке. Никогда не забуду свой приезд в Спитак, когда вокруг меня столпились подростки, впервые в жизни увидевшие скрипку. Помню, был концерт в Каджаране года три назад. Там, кстати, потрясающий зал, построенный еще в советское время, такой огромный, с хорошей акустикой и неплохим роялем. Мы там были первыми классическими музыкантами за много лет. И вот мы выходим на сцену, полный зал, некоторые даже стоят: люди пришли посмотреть на что-то необычное. Мы начинаем играть Моцарта, а в это время в зале происходит натуральное братание масс. Люди ходят, разговаривают, общаются. Кто-то сидит, но в принципе зал сам по себе, а мы — сами по себе. Отыграли первую часть из трех, и тут мэр Каджарана дает нам знак остановиться.

Выходит на сцену, что в обычное время делать категорически нельзя, и говорит: значит так, те, кто не понял, куда пришел и зачем, приходите послезавтра — у нас будет концерт такого-то исполнителя армянской эстрадной музыки. А остальные — сидите тихо. Человек 15—20 действительно вышли, а дальше концерт прошел великолепно. Я не корю людей: нет знания классической музыки, нет привычки слушать такого рода концерты. Но это показательная история об информационном голоде. Mожет, как раз поэтому выступать в Армении для меня — одно удовольствие. После первого же приезда я просто влюбился в эту страну.

Вы родились и выросли в Москве?
— Да. Причем у меня нетипичная армянская история. Армяне ведь на родину обычно возвращаются, а я в 1998-м приехал в Ереван впервые в жизни. Причем я тогда уже учился в консерватории, играл в «Виртуозах Москвы» у Спивакова. Представляете, какой прием здесь был?! Вообще, что мы, армяне, умеем лучше всех на свете, так это производить первое впечатление. В этом нам просто нет равных. Я был влюблен, сражен, покорен — все сразу. Пока работал в «Виртуозах», приезжал очень часто, а потом я оттуда ушел, стал выступать сольно. И тогда в Москве встретил свою будущую жену, армянку из Еревана. С тех пор связь с Арменией еще больше укрепилась. Здесь же я встретился с виолончелистом Кареном Кочаряном, который предложил мне занять место скрипача в трио Хачатуряна. Сначала я с трудом мог представить, как можно совместить мою жизнь и сольную карьеру в Москве с работой в трио в Ереване, но сейчас и я, и моя жена, и даже наши дети эту кочевую жизнь очень любим и ни на что не променяем.

Вы столько лет выступали сольно, не сложно было вписаться в трио?
— Нисколько, потому что трио — это уникальный ансамбль. Он позволяет музыканту оставаться солистом. Вот в квартете, например, это невозможно. Всего одним человеком больше, но форма музицирования уже совсем другая. Хотя, возможно, более совершенная. Но трио для меня и моих коллег — оптимальный вариант. И, кстати, сольную карьеру я не оставил, я очень люблю играть сольно — это другой вызов, адреналин, совершенно иные задачи. Мне бы никогда не хотелось от этого отказываться.

А как вы выбираете произведения, которые будете исполнять?
— Это происходит по-разному. От собственного желания что-то сыграть до заказа продюсера или даже концертного зала. В идеале, конечно, хорошо придумывать программу самим. Но у меня лично предпочтений в классической музыке нет, она должна быть хорошей, и только. Все как в жизни: я никогда не понимал мужчин, которым нравятся конкретно брюнетки или блондинки, высокие или низкие. Ведь на самом деле жизнь куда многограннее и зачем себя ограничивать? То же относится и к музыке. Любое произведение — это срез мыслей и эмоций композитора. Исполнитель должен с ними познакомиться и найти общий язык. Каждый концерт — как роман, история любви. Музыка ведь зеркало жизни, все законы действуют и там. Любить, понимать, хранить верность…

Как же вы пошли на столько обязательств сразу?
— Как-то бессознательно, даже понять не успел. В нашей профессии, к слову, есть очень много схожего со спортом. Чтобы в человеке в сознательном возрасте проявился музыкант, он должен очень много заниматься лет с четырех. И, кстати, до конца жизни, потому что, как только тебе кажется, что какой-то рубеж ты уже преодолел, профессия непременно наказывает. Привели меня в музыкальную школу родители и дед, который был скрипачом. Я долго занимался, выступал, но только лет в 17 понял, что сама работа доставляет мне безумное удовольствие. Не выход на сцену, цветы, овации и улыбки девочек. А сама работа и путь. Вот тогда я по-настоящему понял профессию.

Наверняка в жизни каждого музыканта есть переломные концерты.
— А как же! Они заставляют оценочно взглянуть на себя: раскритиковать или, наоборот, похвалить. Первый мой такой концерт был в Большом зале Московской консерватории. Это ведь легендарная сцена, на ней выступали мои учителя, мои кумиры. После этого появилась некоторая уверенность в себе, понимание, куда нужно стремиться дальше. Так же было в Карнеги-холле в США, в Мюзикферайне в Австрии. Представьте, мы с Хачатурян-трио и немецкой альтисткой Димут Попен играли квартет Брамса в зале имени Брамса на сцене, где играл сам Брамс! Невероятные ощущения. Это, конечно, серьезная проверка, но она и только она — путь к профессионализму и спокойствию.

Кстати о спокойствии. Справляться с волнением, наверное, — часть вашей профессии?
— Безусловно, но нужно отличать волнение от паники. Один из моих любимейших скрипачей Иегуди Менухин говорил: я, конечно, волнуюсь, но я обожаю это чувство, потому что не могу дождаться момента, когда выйду на сцену и буду играть на моей любимой скрипке мою любимую музыку. Со мной так же. Это, скорее, предвосхищение, нежели волнение. Причем, даже если в жизни есть какие-то проблемы, сцена лечит. На сцене ты живешь по-другому, и это не красивая метафора, а биологиче-ски доказанный факт, если хотите. Ты существуешь в другом режиме: иначе дышишь, думаешь, кровь циркулирует с другой скоростью. И все остальное отступает на второй план, есть только сцена и музыка.

Вы так здорово все описали, что я уже не сомневаюсь, что сцена вызывает зависимость.
— Конечно! И тут есть большая проблема — вовремя уйти. Потому что в нашей профессии, как и в любой другой, ты должен оставаться на уровне всегда. Это сложно, но необходимо. И когда твоя планка опускается, нужно уходить. Нет ничего хуже великого артиста, который становится жалким подобием себя.

Сцена — это еще и публика. Но публика ведь везде разная.
— Бесспорно. Бывает так называемый идеальный зал, когда любое твое движение или мысль ловятся моментально. Причем мы, музыканты, ведь лишены возможности поговорить, пошутить. Мы общаемся с публикой только на эмоциональном уровне. Для идеального зала многое должно совпасть. Ты должен быть растворен в том, что делаешь. Должен быть искренним и подготов-ленным, отлично знать произведение, и тогда зал тебе поверит.

А как же география? Взять хотя бы ваши последние гастроли: Россия, Европа, Китай — это же совершенно разные планеты!
— Абсолютно. И к каждой нужно привыкнуть. Знаете, в разных странах отличается даже скорость реакции. Вот армянский зритель реагирует мгновенно! Ты еще не успел сделать что-то, а публика уже подхватила. Причем сильно отличаются не только зрители, но и сами музыканты. Раньше в Западной Европе обвиняли исполнителей из Восточной за то, что они якобы играют слишком экспрессивно, переигрывают. И по этому поводу постоянно велась полемика. Но со временем этот вопрос практически отпал, и сегодня ценится индивидуальная манера исполнения. Вообще, конечно, смотреть надо не на традиции той страны, где играешь, а на традиции той, откуда родом автор произведения. Идеальное исполнение — это когда ты полностью знаешь внутренний мир композитора, причину написания произведения. Ты несешь эти чувства и мысли в зал, но непременно в своей интерпретации. Иначе в твоей профессии нет смысла — можно просто поставить хорошую запись.

Так почему же ни одна запись не может заменить живое выступление?
—Это как с Интернетом. Я его очень люблю и благодарен технологиям за то, что теперь поддерживать связь с моими друзьями и близкими стало очень легко. Но разве что-нибудь заменит похлопывание по плечу, дружескую беседу, ощущение близости... Так же и с музыкой — живое выступление и эмоции, которыми обмениваются зал и исполнители, никогда нельзя будет заменить даже самыми мощными и совершенными технологиями.

Журнaл «Ереван», N5(85), 2013