Песня реликвий

В Грузии, на самой границе с Арменией, расположился исторический Джавахк, вдохновивший Ованнеса Туманяна на «Взятие крепости Тмук» и «Парвану», подаривший миру поэта Ваана Теряна, ашуга Дживани и писателя Виктора Овсепяна. Этот скалистый край хранит множество воспоминаний, а в самых неожиданных его уголках таится бесценное наследие эмигрировавших сюда карсских и эрзрумских армян. Тянется и тянется бесконечная горная цепь, в центре которой, словно король посреди свиты, застыл величественный Абул...

Путь в Ахалкалаки оказался долгим и ухабистым. Едешь, едешь и, даже несмотря на комфорт внедорожника, стучишь зубами, отсчитывая таким образом каждый камешек дороги.

Утро радует свежестью. Проезжаем мимо полей и прямо на дороге встречаем краснощекую бабку в цветастом платке. Это Аревик. Она идет по самому центру поля, разматывая большой белый клубок ниток. На вопрос, почему, отвечает с приветливой улыбкой:

— Да вот, границу с соседом провожу. Я измерила, а внук, не заметив, трактором прошелся. Зачем мне с соседом ссориться из-за клочка земли?

Говорит и улыбается. А глаза у нее голубые, как небо, а улыбка похожа на солнце.

В небо взлетает крикливый грач. Где-то вдалеке, на горизонте, проступает призрачный силуэт горной гряды...

А вот и село Гюмбрдо (местные армяне называют его Кумурдо), известное воинственностью своих жителей. 

В самом центре села — руины древнего христианского храма Тахунта. С разрушенных стен загадочно глядят образы святых, которые и рассказали бы все, да не могут.

Удивительные это края. Идешь по высокой зеленой траве и не сразу понимаешь, что это крыша жилища. Ноги сами ведут в один из домов, в котором есть ода — построенное еще в позапрошлом столетии деревянное строение на четырех столбах, состоящее из гостиной, яслей и чулана. Когда входишь в гостиную, происходит чудо. Прямо напротив, на стене глиняное изображение канатоходца с шестом. Под ним же, как живые, стоят начеку фигурки аслана и хаплана, то есть льва и быка. И не может канатоходец упасть, иначе свирепые чудовища тут как тут. Но смельчак и не собирается падать, знает, что нужно идти вперед. Над канатоходцем висит деревянный резной потолок: листик, цветочек, листик, цветочек. Сразу видно: мастер был что надо. Правда, хозяева дома имени его не помнят. Знают только, что он обслуживал все близлежащие деревни. По центру пол в комнате земляной, а по правую и левую руку — два деревянных помоста, застланных карпетами — коврами ручной работы. Здесь стоят чугунные кровати с множеством пышных подушек, накрытые вышитыми покрывалами.

В 1918 году, после ликвидации русско-турецкого фронта, турки вторглись в Джавахк.

— Когда пришли сжигать село, отец моего свекра сказал: «Сожгу, что сам построил, но им не оставлю», — рассказывает хозяйка дома. — Говорят, его еле удержали. Ушли из села, а когда вернулись, увидели, что оду почему-то не тронули. Наверное, турки пожалели такую красоту.

Есть в Ахалкалакском районе два села, не упомянуть которые было бы непростительным упущением. Там, где с одного берега реки Парвана на другой перекинут самый старый мост в Джавахке, находится село Гандза, родина самого нежного армянского лирика Ваана Теряна. Здесь еще живет внучатый племянник поэта Амаяк Григорян. Сам он увлекается поэзией, живописью и, конечно же, интересуется своей родословной. Были в роду Терянов писари и священники. Особенно восхищает Амаяка дядя знаменитого поэта Торос. Был этот человек не только необыкновенно мужественным, но и чрезвычайно чувствительным.

— В нагрудном кармане пиджака Торос всегда носил «Фауста» Гете. Уходил на лужайку, читал и плакал, — вспоминает Амаяк.

Дорога, вся в мелких камешках, вьется, то поднимаясь вверх, то спускаясь вниз.

Мы в селе Эштиа. Под слоями камней и времени скрывается прекрасная и грустная романтическая история. В 1838 году в Эрзрум из Карса приехал в гости к родственникам семинарист Овсеп, увидел прекрасные глаза девушки Такун, бросил семинарию и остался в Эрзруме. Но ненадолго. Начались погромы, и Овсеп с Такун эмигрировали сюда, в село Эштиа. Однако вскоре Овсеп раскаялся в том, что бросил семинарию, ушел из семьи, и, затаившись в горах, переписал от руки книгу Григора Нарекаци. Манускрипт этот позже перейдет к его потомкам и станет чуть ли не единственным свидетельством фамильной легенды Овсепянов. Сейчас талантливого писателя Виктора Овсепяна уже нет в живых, и семейную реликвию мне показывает его дочь Гисане:

— Смотрите, какой чудесный почерк!

Буквы, выведенные пером Овсепа, действительно красивы, как жемчужинки на нитке. И сквозь строчки словно видишь прекрасные глаза той самой Такун, ради которой, хоть и на время, но можно было отречься от всего...

***
Дорога из Ахалкалаки в Ахалцихе тянется вдоль реки Куры, тонких яблонь и кустов барбариса. Ахалцихе (Новая крепость), издавна считается городом ремесленников. Именно сюда со всех концов Грузии съезжались люди, нуждавшиеся в хороших мастерах.

Об этом рассказывает мне кузнец Гугар. Его кузница расположена во дворе старинного дома, доставшемся ему от покойного деда, известного на весь город печника Енока. Здесь не успеваешь озябнуть от утреннего холодка. Молот бьет по наковальне, только искры летят! Сегодня Гугар мастерит фигурную решетку для креста. Это заказ отца Манука, священника местной армянской церкви Сурб Григор Лусаворич. Кузнецов в роду Гугара не было. Да и сам он когда-то окончил Политехнический в Ереване.

— Кузнецом был наш сосед. Возвращаясь из школы, я подглядывал, как он кинжалы мастерил, и завидовал ему, — признается Гугар.

Он показывает дедов дом. Покойный печник Енок был образованным и талантливым человеком. Дом его полон редких книг, старинной мебели, а на потолке висит диковинная чугунная люстра.

— Мой дед проложил телефонную связь в городе в 1918 году, во время турецкого вторжения, чтобы легче было воевать. А еще он фотографией увлекался, — рассказывает Гугар, с гордостью показывая работы своего предка и дедушкин французский киноаппарат Pathé.

Солнце золотит увитые коваными решетками окна. Старинный дом — гордость кузнеца Гугара — утопает в этом сиянии... Мы прощаемся и едем дальше.

В незыблемую синеву неба взлетает пронзительная песня. «Айреникис джура». Песня эта стара как мир. Ее пели и петь будут, пока стоит небесный свод... Я чувствую, как колесо времени останавливается, выхожу за пределы своего эго, чтобы разглядеть картину, переливающуюся перед глазами всеми красками лета. Название села Сухлис, что в Ахалцихе, произошло от словосочетания «сурб луйс», которое в переводе означает «священный свет». Здравствуй, Джавахк, или Забаха — именно под этим названием Джавахк упомянут в Хорхорской летописи Аргишти Первого (786—764 до н.э.)!

История древнего Джавахка как-то причудливо переплелась с историей массово эмигрировавших сюда после Геноцида 1915 года эрзрумских армян. Вот и здесь, если разговорить женщин, активно разделывающих мясо для каурмы, сразу становится ясно: время можно и остановить, и повернуть вспять. Эти пожилые женщины молодеют на глазах, и под смешок остальных Србуи и ее маленькая, сухонькая сестра скрываются в подвале. Когда женщины возвращаются, волшебство времени снова берет верх. Бабушка Србуи уже не бабушка, а девушка в старом эрзрумском наряде невесты. Ее глаза блещут молодостью, длинное синее платье расшито золотом по подолу и подпоясано бордовым передником, а на лбу красуются золотые монетки, которые еле удерживают на голове уже изрядно истрепавшуюся белую фату. «Невеста» смущается, говорит, что собирается в скором времени передать этот наряд невестке. Ведь когда-то он достался ей от покойной свекрови.

— Такова жизнь, вон листья на деревьях каждый год меняются… — вздыхает бабушка Србуи.

Неподалеку, у самогонного аппарата смеется в усы ее муж. Отчего ж не посмеяться? Эти приезжие такие забавные, из-за них весь двор теперь свою молодость вспоминает, а они улыбаются только, совсем охмелели от сливовой водки. Видать, водка получилась на славу...

А рядом так пронзительно и грустно поет маленькая, сухонькая старушка с юным взглядом. Поет о далеком, потерянном Эрзруме, как пела ее прабабушка, которую когда-то занесло сюда, словно лист ветром.

Ну и конечно, я не могла не посетить местную армянскую католическую церковь Непорочного Зачатия Богородицы, построенную в конце XIX столетия. Как с гордостью рассказали мне сельчане, когда-то здесь молился кардинал Грикор Агаджанян, который был претендентом на папский престол.

Сами сухлисцы собственными силами недавно отреставрировали церковь. Внутри сверкают чистотой деревянные скамьи. При входе, словно солдаты на плацу, аккуратно расставлены тапочки прихожан — нельзя входить в Божий дом в грязной обуви. На полу лежит чистый ковер. Останавливаюсь перед алтарем с изображением Богоматери и новорожденного Иисуса, рядом — несколько коленопреклоненных фигур в платках. Застываю от стыда: женщина не имеет права входить в церковь с непокрытой головой.

В деревне Цухрут, в семье Сапонджян уже более столетия хранится старинное Евангелие. В далеком 1828-м в деревне Илиджан близ Эрзрума служил в церкви дьякон Акоп Сапонджян.

Когда армяне собрались бежать из охваченного погромами города, бежал и Акоп с семьей. Бежал, спрятав в одеждах все три Евангелия, которые были в церкви. Два из них годы спустя были подарены местной часовне, а одно так и осталось жить в доме Сапонджянов. Да, да, именно жить, потому что ему даже комнату выделили. Приходят к Евангелию люди, нередко издалека, чтобы дотронуться до него и избавиться от болезней и напастей, а может, чтобы получить благословение или попросту соприкоснуться с тайной его спасения. Сгущаются сумерки. Отец Манук ведет нас обратно к машине. Я смотрю на него, и время снова поворачивает вспять... Мне чудится призрак дьякона Акопа. Я вижу, как он шел к спасению, спрятав в черных одеждах свои бесценные книги...

Время проносится под тиканье часов. Мы сменяем друг друга, словно листья на деревьях. Но в Джавахке отчего-то понимаешь, что это не так грустно. Важно другое — оставить после себя что-то, о чем будут петь потомки или просто вспоминать и молча улыбаться...

Справка
Ваан Терян родился в 1885 г. в селе Гандза в семье сельского священника Сукиаса Тер-Григоряна. В 1899 году был определен в Лазаревский институт в Москве, позже учился в Московском университете. О первом сборнике его стихов «Грезы сумерек», вышедшем в Тифлисе в 1908 г., Исаакян сказал: «Настоящая лирика. Чудесные произведения, кристальные чувства в безукоризненных по форме стихах». Терян скончался в первые дни 1920 года в Оренбурге, по пути следования на новое место службы в Туркестане. С 1957 г. в селе Гандза действует Дом-музей Ваана Теряна. Каждый год в предпоследнее воскресенье июля на равнине близ села отмечается День теряновской поэзии, на который съезжаются поклонники его лирики из разных стран.

Журнaл «Ереван», N6, 2010