29 марта 2013, 16:35
4672 |

Ереванское чувство. Этюды о духе места

Московский архитектор Андрей Иванов — о месте своего гения.

Почему Ереван?

Маленькая Армения сперва — по глупости или неведению — кажется обозримой. Ее компактная и уютная по сравнению с Москвой столица — понятной. Но стоит прильнуть, заглянуть в отворяемые тебе двери, нырнуть поглубже — и под видимой каменной оболочкой («корой») страны и города начнет раскрываться подкорка — бесчисленные слои смыслов. Архитектурных и человеческих… Грубых до ороговения и нежных до прозрачности… Спящих и пульсирующих жизнью… Забытых и вновь придуманных… Проявляется мир, образ которого выявлен замечательным армянским художником. Но об этом — в конце статьи.

И оказывается: прочный с виду каменный покров Армении — уязвим, тонок как лаваш. А под ним — еще и еще покровы. Ереван — тонкокож, многослоен… Не луковица — скорее, торт «наполеон» с открытыми, беззащитными боками… Об этой глубине «тела» Армении писал Георгий Гачев в «Национальных образах мира»:

…Небо и солнце, и воздух, плененные в кожуру граната, стали изнутри кожу земли высветлять, откуда и розовость армянского туфа и полотен Сарьяна… Так называемые «приметы современности»: город, асфальт, дома, одежды, машины — …проходны. Важно, что из-под них в их оболочке то же древнее сивиллино тело, как вон та старуха, улыбающаяся в пролетке, долго покачивается и улыбается весной, солнечно и молодо озарена…

С города нельзя, как в самые счастливые минуты с женщины, снять последний покров, обнажив — пусть на миг — ее суть, ее душу. Душа города всегда где-то спрятана. Но чуть подсмотреть, приоткрыть — где один «лепесток», где несколько, где случайным попаданием в резонанс, где усилием мысли, где интуицией — иногда получается. Вдруг повезет? Меня спрашивают: почему Ереван? Это мои буквы, мой размер, мой юг (я — мелитополитанин, и мне нравится встречать здесь приметы родного города). Росток: отпочковался сюда, поглядываю, как приживаюсь, в камнях и глине.

Среди близких мне городов есть более красивые и знаменитые, более цельные и живые, более устроенные и атмосферные. В них приятно отдыхать и нечего делать. А здесь, возможно, придумается, как сделать что-то, нужное не одному тебе. Ну а не выйдет — припомню любимую мамину поговорку: доброе слово — тоже дело.

Мы говорим о духе города в случаях, когда люди становятся его «гениями». Но ведь можно говорить и о genius loci человека, когда, наоборот, место как бы делится с ним своим духом. Не это ли происходит со мной в Ереване? Может быть, этот город — место моего гения? Я ведь так же рассеянно-целен, как он. Мне нужна его подлинность. Несмотря на все фейки и симулякры, разрушения и социальные катаклизмы, для меня это подлинный — пока еще — город. Впрочем, это взаимное испытание, своего рода тест и для Еревана — примет ли он другого, меня? Ведь подлинный город — это открытый город.

Поэтическое постижение

В одной успешной столице северного региона я обмолвился на публичных слушаниях: город ваш молод, пробует новые пути, у него еще будет время «собраться»… И был с негодованием опровергнут: «Как это молод — нам 400 лет!»

В Ереване, которому без малого 2800, я тоже был однажды с негодованием опровергнут: «Ереван — не исторический город! Ничего ценного не осталось здесь после 25 землетрясений и 55 завоеваний». А другой ереванец сказал мне как-то: «У меня так же мало общего с Урарту, как… ну почти как с Турцией». Но вот на столе — осколок урартской чаши, вынутый для меня археологом из россыпи черепков у подножия Эребуни… Так какой это город? Что делает Ереван Ереваном?

Это место повышенной мобильности, город приезжих. Сюда приезжали тысячами, десятками тысяч в год, из армянских деревень и городов ближних и дальних стран. Сейчас, одновременно с этим, — многие уезжают, увозя с собой частички городского начала Еревана. Но пока пришельцы становятся (или не становятся) горожанами, а уехавшие воссоздают свои любимые места в виртуальном пространстве, что скрепляет этот расстроенный, как пианино в жару, и при этом цельный город-загадку? Ереванцы страстно любят его. За что? Считается очень древним — где древности? На запрос о «душе города» Google отсылает к наличию душа в здешних гостиницах… Он постоянно теряет свои «забытые вещи», крепости, реки, сады, дома, народы… Целый слой городского бытия — последние остатки «дотаманяновского» исторического центра — теряет уже на моих глазах. И от этого в Ереване бывает грустно, и саднит на душе.

Но чаще мне радостно думать и писать о нем, радостно бывать в этом многослойном, таинственном, недопроявленном, теплом городе, где каким-то чудом удалось создать особый генетический код «ереванскости». Это город, где особенно актуально отвечать на вопрос безвременно ушедшего российского урбаниста Вячеслава Глазычева: «Почему места, где все умирают, не остаются пустыми? Почему мы возвращаемся?»

Что случалось с духами этого места, пока здесь веками никто не жил? Когда исчезло Урарту… Когда, через тысячелетия, испарился описанный журналистом Луиджи Виллари «азиатский» Ереван 1905 года: «сводчатые пассажи, манящие восточными тайнами, магазины с темными занавесками и толпы татар в длиннополой синей одежде выглядели занимательно. …На каждом углу предлагали кофе и чай. …В галереях и маленьких двориках отдыхали неуклюжие верблюды».

Когда — уже совсем недавно — ушла особая «ереванская цивилизация» золотых декад этого города — 1960-х, 70-х, 80-х, — так ярко описанная Светланой Лурье и Арменом Давтяном в одноименной книге. Но старые смыслы время от времени воскресают. Так ковш экскаватора вскроет на главной площади фундаменты, возможно, XIII века, и попадет это фото на официальный сайт бывшего президента, и увидят эти остатки многие ереванцы, и уже не забудут, пусть они и залиты вновь асфальтом…

И что тогда здесь неизменно, что передается в этом месте из тысячелетия в тысячелетие при полной смене людского наполнения и вещного антуража? Мерцающий дух Еревана рассеян крупицами, вспыхивает в разных точках этого города, Армении, мира. Эти точки силы, локусы проявления гения места, островки негэнтропии — не просто яркие следы прошлого, в них концентрируется «подсознание» города, бьется пульс его сегодняшней и, верю, завтрашней жизни…

Именно в этих местах и образах города очевидна изобретенная Михаилом Эпштейном «синтопия»:

…ты бродишь по афинской Агоре, ступаешь по следам, оставленным Сократом и апостолом Павлом — и благо¬даря единству места они становятся тебе ближе, как будто их души касаются тебя через эти камни, эту землю, эти деревья, этот горизонт. Синтопия — способ переживания душевной связи со всеми, кто здесь побывал и проходил, кто касался этих вещей, тебя окружающих. Это своего рода контактная магия, проходящая сквозь время. …Место каким-то образом сохраняет отпечатки тех, кто в нем побывал, делает их внутреннее более живыми, достоверными.

Но чтобы такие точки открылись тебе, пришельцу извне, мало исследовать зримый город или его «работу». Нужны «вчувствование» в среду, погружение в ее токи, средовая медитация, и если это чудесным образом получается, то, даже будучи «безъязыким» и по определению слабо включенным в социальный контекст, не зная тонкостей локальной истории и нынешней жизни, ты улавливаешь узловую структуру места, его невидимый смысловой каркас… Существующие, возможно, вопреки его материальному наполнению — так сейчас в Ереване происходит часто.
В основе такого понимания города — метод, о котором говорил в «Воскресении Маяковского» один из литературных гениев Еревана Юрий Карабчиевский:

Поэтическое постижение — не анатомическое вскрытие, оно происходит не за счет разрушения оболочки, а за счет активного с ней взаимодействия. …С его помощью мы постигаем скрытую суть природы, людей и событий, никак не нарушая их естественной целостности, не внедряясь, не ломая, не убивая.

Я потихоньку складываю «пазл» моих собственных ключевых точек ереванского духа. Они не всегда в самом Ереване, пребывают в разных временных и культурных слоях, часто не относятся к его «сильным» героям-гениям, но обязательно «цепляют», трогают, проецируются в актуальное настоящее. На них держится мой образ Еревана. Моя становящаяся ереванскость…

Козерн и Ани

Кроме музейного Арин-берда с урартским Эребуни, есть в Ереване несколько заселенных холмов, больших и малых земляных пирамид, как бы отдельных от основного тела города, чуть витающих в облаках… Это полуэлитный Норк, полутрущобный Конд, полуспланированный Сари-Тах, полусакральный Козерн. Последний назван в честь похороненного здесь святого Армянской Церкви Ованнеса Козерна — священника и крупного ученого-календароведа, жившего на рубеже X и XI веков. Вот только мало кто знает, где именно покоятся его останки, под каким жилым домом — характерная для Еревана забывчивость. А в этом конкретном домике теснятся сегодня 15 человек. По словам хозяина, на письма с просьбой вспомнить о них и о Святом Ованнесе власти Армении не откликнулись…

А рядом, в подобном домишке с такой же большой семьей живет пожилой художник Ван Унанян. Я купил у него сделанный шариковой ручкой эскизик «Город Ани» — ведуту одной из 12 армянских столиц, может быть, самой знаменитой. Когда-то Ани называли «городом 1001 церкви», а сейчас это город-призрак, с 1920 года остающийся в границах Турции. На этой картинке — может, немного наивный, но очень важный для армян образ «настоящего», идеального армянского города… Одна из «точек силы» армянского урбанизма — физически вне Еревана. Ментально — в нем. Ани — урбанистический Арарат Армении.

Бабушка Анжела. Старый Норк

Церковь в центре Старого Норка снесена в 1930-е годы. Но есть здесь самостройная часовенка — три стеночки, навес, почерневший хачкар, иконки, репродукции мадонн. Ее «хозяйка» — бодрая старушка в черной шляпке. На вопрос «как Вас зовут?» смущенно отвечает: «Анжела… Меня ангелом называют… Говорят, я никогда не умру». Проходящие мимо кланяются Анжеле, обмениваются парой добрых слов. А мужчины на площади посмеиваются: «у бабушки не все дома»… Она одаривает прохожих чем может, в июне — шелковицей, усыпающей Старый Норк (вот только тутовую водку здесь уже почти никто не делает, жаль). Ну а зимой она подарила мне пару тоненьких свечек — берегу их пока… Не часто попадают в руки свечи от (возможного) ангела.

Кстати, в Армянской Церкви не было специального чина канонизации. Если некий человек устойчиво считался святым, то он таковым и почитался. «Гений» должен быть признан народом, городом, местом…

Конд: снизу вниз

Еще один ковровый холм-муравейник, зримое воплощение мандельштамовского «муравейника Эриванского» — Конд, место, игнорируемое большинством интеллигентных горожан. Его находишь поначалу в блогах туристов, в редких фотографиях в Интернете. Но, живя в городе, ты постепенно понимаешь, что уже не можешь обойтись без его посещения. И тебя туда тянет. Все сильнее. Надо лишь найти лестницу или крутой переулок, взбегающий вверх от улиц Сарьяна, Лео, Пароняна. Взойти. И оказаться в другом мире.

Здесь можно часами бродить, наслаждаясь паттернами «естественной» планировки. Кривые улицы, витые переулки, щели проходов, упирающиеся то в уютные, то в заброшенные дворики, тупики, щербатые лестницы. Лабиринт, сравнимый, скажем, с лиссабонской Альфамой, дарящий то же ощущение почти 100-процентой подлинности среды.

Вот только здания тут куда беднее, многие скроены из подручных, самых дешевых материалов (говорят, по когда-то установленному порядку прописки нужно было показать, что у тебя есть дом, в котором ты живешь. Вот многие дома Конда и слеплены за одну ночь. Так и стоят). Но зато это — полностью самоорганизованная среда. Человечная. Рукодельная. Постоянно дающая ощущение контакта, плотных соседских (часто родственных) связей, которые существуют между обитателями. И даже случайного тебя из этого контактного поля не «выжимает», оно скорей приглашает — зайти, посмотреть, поговорить. Я беседовал как-то с одной из хозяек квартир во дворе старой персидской мечети. Она рассказала об истории места, берущей начало в 1740 году, и о том, что собирается строить отдельный санблок для маленьких внуков, которые должны вернуться из кризисной Белоруссии. А весной 2012 вновь зашел в этот дворик. Санблок готов, внуки бегают, а хозяйка меня узнала: «Это вы про нас в Интернете?» Мне было приятно, не скрою.

Используя образ Мицоса Александропулоса, можно сказать, что жители Конда за много веков «как бы создали «хачкар», ухитрившись заселить небольшое пространство кучей удивительных вещей и событий…».

Мишель де Серто в «Призраках в городе» говорил о таких явлениях, как Конд, как об «очажках сопротивления» упрямого прошлого: «Они торчат посреди модернистского, массивного, гомогенного города, как кончики языка, который показывает вам неизвестное, а возможно, и неосознанное. Они удивляют».

Не знаю, о Конде ли писал Андрей Битов в «Уроках Армении»:

Вот уж — «здесь жили люди»! …Жили, любили, рожали, болели, умирали, рождались, росли, старели... Кто-то штукатурил стену, кто-то выносил треногий лишний в домике стол, кто-то посадил цветочки, кто-то разрушил сарай и расчистил площадку, а кто-то построил рядом курятник. Двор рос, как дерево — отмирали старые ветви, вырастали новые тупички, — а у дерева не бывает несовершенного расположения ветвей, хотя где гуще, где реже, где криво, а где обломано, но — дерево! В кроне чирикают дети, подпирают ствол влюбленные, и бабка черная, согнувшись, возится у корней — растопляет печку, поднимет щепочку и уронит. Перспектива поколений, каждый двор как генеалогическое дерево…

Но образ Конда и подобных ему мест-хачкаров передан здесь очень точно.

Документальный фильм Арутюна Хачатряна «Конд» (1987) был во многом построен на контрасте восприятия этого рай¬она изнутри и с балконов нависшей над ним интуристовской высотной гостиницы. Сегодня модернистский «Двин», некогда Большой и Сильный образ «нового» Еревана, безжизнен и, возможно, будет снесен, а Конд стоит и живет… Что устойчивей? Мне кажется, «перестроечная» идея фильма («так жить нельзя») была привнесена в Конд со стороны, не родна ему. К собственному смыслу Конда надо еще подняться.

Сюда входишь снизу, постепенно расставаясь с суетой, шумом, понтами центра… Преодолевая силу тяжести, становясь ближе к небу, чувствуя, как с каждой ступенькой добавляется окружению смысл и ценность, отшелушиваются ненужные здесь иллюзии…

Наверное, это самое старое непрерывно обитаемое место города. Нижнее чрево Еревана — рынок Кантар — уничтожено. Конд — верхнее чрево города?

Подъем в Конд — своего рода downshifting. Конд перестраивает, переворачивает твое «градостроительное» сознание с головы на ноги. Поднимаясь вверх, ты идешь к корням, к первоосновам созидания среды, которая естественным образом всегда строится bottom up. Снизу — вниз.

По правде говоря, многие кондовцы живут скученно, трудно, и давно хотят уехать оттуда, мечтая о когда-то обещанных им квартирах. Имеют право. Но те, кто хотел бы остаться и жить на родном месте в нормальных условия, кто уже выстроил новые дома в 3-4 этажа, иногда и с неработающими пока магазинчиками, кто поддерживает в порядке свои аккуратные дворики с виноградными перголами — с ними-то что делать? В Ереване пока опробован единственный метод — изгнание коренных жителей при участии государства и наличии сильного инвестора-претендента на территорию. Так был построен Северный проспект на месте улицы Лалаянца, так застраиваются сейчас улицы Бузанда и Арами. Не хотелось бы, чтобы кондовцев ждала подобная участь.

Ну а ты не живешь здесь, тебе не надо по утрам бегать с чайником на колонку, и паутина «ручных», камерных пространств легко приводит тебя в средовой транс. Бродишь, теряешься, упоенно фотографируешь — и сам — на минуты, возможно, — становишься «гением» этого места… Мимолетным… Собранным и рассеянным…

Ну а потом спускаешься вниз, в «нормальный» город. Хотя что более «нормально» — полностью «низовой» Конд или наложенный «сверху» на старый Ереван таманяновский «Малый центр», где «низовое» осталось лишь фрагментарно? Я бы сказал — теперь оба. Особенно по сравнению с их окружением — периферийными спальными бангладешами и черемушками или с накладываемым уже сегодня на «Малый центр» «новым» никаким Ереваном.

ГТГ: Сарьян. Три богатыря

Мне были известны два ереванских пейзажа Сарьяна из его Дома-музея: «Ереванский дворик» 1928 года и «Домики.Уголок Еревана» 1968-го. Милые теплые картинки старой среды. Но из-за полной оторванности изображенного от дня сегодняшнего они как-то не встраивались в контекст размышлений о Ереване.

Но вот случайно забрел в новое здание Третьяковки, на выставку учителя Сарьяна Константина Коровина, а потом что-то притянуло на третий этаж — в пустующие залы советского искусства.

И там наградой — «Старый Ереван» уже 1928 года — визуальная энциклопедия, учебник города, подбор средовых архетипов старого Еревана.
«Восточный» дворик, полный ленной негой, неспешной жизнью. А на заднем плане — по-армянски вразбежку Але¬ша, Илья, Добрыня — Арарат, Конд, храм.

Стоящие и сегодня. Таких дворов с осликами и плоскими крышами больше нет. Но опора-земля и ориентиры-вершины — стоят, как стояли. А еще неизменны лучевая развеска белья, густые синие тени, мутновато-голубоватые небеса.

Продолжение следует...

Журнал «Ереван», N9(78), 2012

Еще по теме