Армянская синагога

Сергей Довлатов стал классиком, как только в Советском Союзе вышла его первая книжка. Началась довлатомания. Его книги издавались такими огромными тиражами, как будто это не проза, а руководство по немедленному обогащению. Даже самым далеким от литературы людям стало ясно, что появился мастер уровня Зощенко и Чехова. К тому времени тело Довлатова уже год как покоилось на нью-йоркском кладбище.

На сегодняшний день о Сергее Довлатове написано больше, чем написал он сам. Вся его проза укладывается в три не очень объемных тома. Список основных произведений занимает всего-то полторы-две строчки: «Чемодан», «Компромисс», «Заповедник», «Ремесло», «Зона», «Наши», «Иностранка», «Филиал».
Плюс два десятка рассказов.

Верить ему нельзя…
Существуют воспоминания его друга и коллеги Александра Гениса «Довлатов и окрестности», на мой взгляд, это лучшее, что написано о Сергее Донатовиче. Только что вышла книга Анны Коваловой и Льва Лурье, созданная на материале телепередач петербургского Пятого канала. Опубликованы довлатовские письма, статьи, даже записи, оставленные им на автоответчике. То есть сложился культ. И не через сто лет после смерти, как часто бывает в России, а уже сейчас, когда живы многие из тех, кто знал Довлатова. Писатели, журналисты, собутыльники. И даже персонажи. Ведь большинство довлатовских книг написано, как говорится, с натуры.
Любимое занятие мемуаристов — выяснять, как было на самом деле. Самому Довлатову в смысле фактографии верить нельзя. Скажем, историю знакомства со своей женой он рассказывает чуть ли не в каждой книге и всякий раз по-разному. Елена Довлатова утверждает, что ни одна из этих версий не соответствует действительности.
Недаром же критики называют довлатовскую манеру «мифологическим реализмом». Из своей жизни он сотворил десятки, а то и тысячи мифов. Причем таких ярких, что реальность по сравнению с ними кажется заурядной и тусклой.

Одна армянская треть
Он родился в Уфе, большую часть прожил в Ленинграде, а последние двенадцать — в Нью-Йорке. Будучи наполовину евреем, наполовину армянином, никогда не уделял большого внимания национальным проблемам. Даже фамилия у него была двойная — Довлатов-Мечик.
Этнические темы волновали его с чисто литературной точки зрения. Армянским родственникам посвящены чуть ли не половина книги «Наши» и несколько рассказов из цикла «Демарш энтузиастов». Апофеоз интернационализма и абсурда одновременно — «армянская синагога», в которую собирается один из его героев.
Ни в Армении, ни в Израиле Довлатов никогда не был. Гораздо сильнее этнических особенностей и национальных культур, не говоря уже о туристических достопримечательностях, его интересовали люди. Нелепые и смешные, вспыльчивые и благородные. Евреев и армян в довлатовском окружении было много. Петр Вайль, Вагрич Бахчанян, Наум Сагаловский, Григорий Поляк, Грант Матевосян… Впрочем, это уже в Америке, где таким вещам не принято придавать значения.
«У меня никогда не было ощущения, что я принадлежу к какой-то национальности, — говорил Довлатов в интервью писателю Виктору Ерофееву. — Я не говорю по-армянски. С другой стороны, по-еврейски я тоже не говорю, в еврейской среде не чувствую себя своим. И до последнего времени на беды армян смотрел как на беды в жизни любого другого народа — индийского, китайского… Но вот недавно на одной литературной конференции познакомился с Грантом Матевосяном. Он на меня совсем не похож — он настоящий армянин, с ума сходит от того, что делается у него на родине. Он такой застенчивый, искренний, добрый, абсолютно ангелоподобный человек, что, подружившись с ним, я стал смотреть как бы его глазами… Вот так, через любовь к нему, у меня появились какие-то армянские чувства».
Индифферентный к национальным проблемам Довлатов остро реагировал на людей. Всюду. В России, в Эстонии, в Америке, где угодно. А собственную национальность определить затруднялся. Придумал на этот счет хитрую, но точную формулировку — русский по профессии. «Моя профессия — быть русским автором», — говорил он. А процентное содержание крови подсчитывал и вовсе оригинально: «На треть я еврей, на треть армянин, и на треть русский…»
Интересно, что друг и ровесник Довлатова Иосиф Бродский идентифицировал себя примерно так же: русский поэт, американский эссеист. Вопрос о национальности и вероисповедании не вставал.

«Мог и в морду заехать…»
«Кавказ волновал его куда больше Израиля», — пишет Александр Генис. Это объяснимо. Всю свою жизнь Довлатов прожил вместе с матерью Норой Сергеевной, тбилисской армянкой. Тем более что довлатовские родители развелись, когда он был еще ребенком.
В молодости она хотела стать актрисой, но довольно быстро бросила театр и всю жизнь проработала корректором. Судя по воспоминаниям, Нора Сергеевна была человеком властным, умным, к тому же великолепным собеседником. Плюс потрясающее знание русского языка. При ней невозможно было изъясняться небрежными фразами. Человек, который говорил «туалет» вместо «уборная» и «кушать» вместо «есть», переставал для нее существовать.
Те, кто знал ее, впоследствии утверждали, что все довлатовские байки — от матери. Часок пообщаешься с Норой Довлатовой, и можно писать роман. По крайней мере в отношении книги «Наши» (подзаголовок «Семейный альбом») это утверждение справедливо. Неоткуда было ему взять истории об армянских родственниках. Только из рассказов Норы Сергеевны.
Правда, и тут в своей манере Довлатов мифологизирует факты. Дед Степан (интересно, почему Степан, а не Сергей, ведь отчество матери — Сергеевна) превращается под его пером в титана, вступившего в единоборство с Богом. Вот так, не больше не меньше.
«Даже на Кавказе его считали вспыльчивым человеком. Жена и дети трепетали от его взгляда. Если что-то раздражало деда, он хмурил брови и низким голосом восклицал:
— АБАНАМАТ!»
Русский мат в исполнении кавказского деда звучал как сакральная формула, заклинание темных сил.
А с Богом была вот какая история. Во время тбилисского землетрясения он остался дома. Стены рухнули, дед уцелел. «Поединок с Богом окончился вничью», — пишет Довлатов. Поразительная фигура! «От его взгляда из рук у женщин падали тарелки… Иногда на его плечи садились грачи…» Это уже не семейный альбом, а Илиада, Махабхарата, Ветхий Завет! Эпос с участием близких родственников…
Между прочим, и сам Довлатов выглядел вполне эпически. Брюнет огромного роста. Бородатый, усатый. На улице на него оглядывались. С такой внешностью захочешь, не спрячешься. «Страшный, черный, похож на торговца урюком», — так он описывал себя знакомым.
Во время прогулок по городу у ног его бежала маленькая собачка, фокстерьер Глаша, которую он тоже описал в «Семейном альбоме». Эту пару издалека узнавали во всех питерских пивных. Ее и до сих пор помнят. Как-то в Питере я познакомился с довлатовскими собутыльниками. Описывали они его своеобразно. «Мрачный, уверенный в себе, мог и в морду заехать. Правда, связываться с ним не рисковали. Драться с таким мужиком — все равно что боксировать с Майком Тайсоном».
Ключевое слово тут — мрачный. Довлатовские рассказы искрятся юмором, а сам он, как ни странно, смеялся редко, зато часто впадал в депрессию. Тут есть какая-то странная закономерность: лучшие шутники почему-то получаются из людей угрюмых. Великий Зощенко, как известно, был человеком невеселым, страдал приступами мизантропии. До истоков этого парадокса Довлатов и пытался докопаться, рассказывая об армянском деде: «Я часто стараюсь понять, отчего мой дед был таким угрюмым? Возможно, его не устраивало мироздание как таковое? Полностью или в деталях? Например, смена времен года? Нерушимая очередность жизни и смерти? Земное притяжение? Контрадикция моря и суши? Не знаю…»
Никто не знает. Главные вопросы не имеют ответа. Но именно о них хочется говорить.

Читайте полную версию в формате PDF