Ереванское чувство. Этюды о духе места. Часть 2.

Московский архитектор Андрей Иванов — о месте своего гения.

Ботинки Африкяна

Африка — это обшарпанные фальшивые колонны по фасаду, облупившаяся штукатурка, заколоченные окна первого этажа, просевшая крыша, залатанная где жестью, где железом, а где досками вкривь и вкось. Над входом угадывались остатки герба, принадлежавшего какому-то Африкану Петровскому, одному из прежних владельцев дома…. Вокруг здания — кусты бузины, сирени, сгнившие поленницы, осыпи мусора, кучи битого кирпича и ржавого железа. Внутри пахло мышами и нафталином, всюду из щелей торчали клочья пакли, а из дыр в полу тянуло холодом и сыростью. Люди отсюда давно повыезжали — осталась одна Ида, занимавшая наверху квартиру в три комнаты с кухней...

Юрий Буйда «Синяя кровь»

Брутальные барельефы на главном фасаде: бычьи морды в цепях, амазонки на ланях с чешуистыми хвостами, нагие кудрявые африканки в лианах. Компактный дворик меж флигелями с изящными деревянными галереями. Наверху в правом крыле (если смотреть со двора) и в первом этаже всего дома еще живут.

После расчистки межквартирных перегородок на втором этаже образовался обширный зал, где видится клубный салон начала века — не прошлого, нынешнего.

Фовистский палимпсест полинявших обоев… Шрамы выдранных проводов… Алебастровое крошево карнизов…

Через камышовые дыры в потолке — небо… А на подоконнике — непреднамеренная инсталляция — ботинки одного из последних жителей этого дома. Улетевшего? Ушедшего босиком?

Это один из самых красивых домов старого города. Построен на рубеже XIX и XX веков, принадлежал четырем братьям из богатого семейства Африкян, с 1913 года тут был клуб ереванской элиты, потом, по легенде, — бордель, управление НКВД, сейчас — полужилье, полуруина, совсем как описанная Ю. Буйдой «африка» российская. Включен в государственный список памятников, что означает здесь обреченность на нумерацию фасадных камней, разборку и туманную перспективу «воссоздания» в так называемом «Старом Ереване» — виртуальном пока лжеместе.
Первый акт драмы дома Африкянов состоялся 11 июня 2012 года. Камни фасада честно пронумерованы двумя исполнительными рабочими — рядами, снизу вверх, один за другим. На плоскостях и узорах, мордочках и шеях ланей, бедрах и животах амазонок — яркие белые номера — черные ереванские метки.

Но иногда обитатели дома возвращаются. Незадолго до «нумерации» я встретил в моем «салоне» одного из них, может быть, последнего, заглянувшего на время отдохнуть на картонной коробке. И ботинки при нем. Обратился ко мне почему-то по-немецки, потом перешел на русский: «Вот в России такие дома восстанавливают. На улице Фучика в Москве сам видел: старинный красивый фасад оставили, а внутри все стены новые, из бетона. Можно ведь?»

Борьба активистов-градозащитников за ереванскую «африку» уже началась и, надеюсь, продолжится — до победы. Такие дома (их совсем немного осталось) зримо опровергают навязанный городу миф о «деревенскости» дореволюционной Эривани. А вот теряя их, он деревней становится. Дело же не в высоте высоток, количестве бутиков и цене квадратного метра…

Взгляд Параджанова

Дом-музей Параджанова — редкий в сегодняшнем городе (не только Ереване) пример вновь созданного Места (места с атмосферой, аурой, со своим героем), обогащающего среду города в целом. Здесь гением места стал не человек, но Дом человека, никогда ни в нем, ни вообще в этом городе не жившего…

Левон Григорян в ЖЗЛовской биографии режиссера описал фотографию, сделанную весной 1990 года в день, когда Параджанов «провел несколько часов в своей мечте — в своем армянском доме. …Это фото могло бы быть прекрасной иллюстрацией совсем к другой книге… Книге Екклесиаста…
Сидя во дворе своего так и не обжитого дома, Параджанов смотрит на библейский Арарат [это, наверное, фантазия автора — Арарата из того двора не видно. Но красивая, правильная фантазия — А.И.] и ведет монолог. Его никто не слышит… Но монолог этот во многом совпадает с известными словами. Во всяком случае, его лицо так удивительно в этот момент, глаза так выразительны…
И …кажется, что это и есть фотография Екклесиаста…»

Из Еревана в последние годы многие уезжают, редкие возвращаются… Параджанов в конце жизни очень хотел вернуться и не успел. Но пример подан. Насыщенный взрывной энергией работ мастера, Дом-музей стал частью города, в котором гений и место слишком часто раздельны…
Возможно, именно о таких инновационных объектах писал Мишель де Серто: «Музей часто исполняет роль лаборатории, он идет впереди городского планирования». И монолог великого режиссера становится диалогом, который его дом ведет с каждым посетителем. «Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после» (Екк 1:11); «все произошло из праха, и все возвратится в прах» (Екк 3:20). Но самый факт явления такого Дома «из ничего» опровергает эти слова, слишком часто приходящие на ум в Ереване. Память о Доме сохраняется в побывавших в нем и становится частью памяти о городе — частью города. Бродя по музею, множась в фасеточных зеркалах инсталляций, ты на секунду становишься глазом Параджанова, глядящим на самого себя, на город, на Арарат, для такого глаза видимый отовсюду.

Площадь и домик на Арами, 30

«И вот, с одной стороны, официоз, выходишь, допустим, на площадь Ленина — и хочется предъявить документы. С другой стороны, тут же, через две улочки, — самодельные жилые сараи, занавешенные какими-то тряпками, и рядом — общественная уборная, к которой на выстрел не подойдешь». Такова дихотомия ереванской среды 70-х по Юрию Карабчиевскому, так и не оценившему в «Тоске по Армении» обаяния местного вернакуляра.
С тех пор кое-что изменилось. Общественных уборных не стало, официоза меньше, а вместо почти всех «улочек» — бетонные джунгли многоэтажных жилых коробок.

Но площадь (та самая, где первые в СССР «поющие фонтаны» и «советами замучают») остается главным, парадным и при этом любимым горожанами пространством Еревана. Такой и в Тифлисе-Тбилиси, еще одном сателлитном локусе, референтной точке ереванского гения, нет.

Зачем Александр Таманян, может быть, самый «материально значимый» гений места Еревана, задумал эту огромную площадь? Для красоты? Как вещь в себе, как пространство власти? Неужели он мечтал о предъявлении документов, парадах, митингах у трибуны? Или же это типичный случай мегаломании, свойственной архитекторам, вдруг получившим в работу целый город? Ведь и сегодня масштаб этого пространства кажется преувеличенным по отношению к городу-миллионнику, а уж в Эривани 1920-х?

Здесь много транспорта, у фонтанов толпятся туристы, молодежь назначает встречи, время от времени проходят праздники, концерты, официальные встречи народа с правящей партией… Но основное назначение места, пожалуй, — быть просто Площадью как таковой, главной пустотой Еревана.
А совсем рядом, в сотне метров отсюда, — одноэтажный домик по адресу Арами, 30, на углу с улицей Абовяна. Невзрачный, неприметный. Но на его спасение в ноябре-декабре 2011 года вышли несколько десятков молодых ереванцев и представителей интеллигенции. Проведены пикеты, пиар-акции, появились статьи в газетах и Интернете. И маленький домик, так мешающий завершить «ансамбль» Северного проспекта, еще одной задумки Таманяна, не по-таманяновски грубовато реализованной уже в 2000-х, оставили пока в покое. Надолго ли?

Возникают аналогии с другим первостроителем городов. В голландском Заандаме хранят крошечную избушку, где провел несколько ночей плотник Петр Михайлов, он же Петр I. Там на стене выписаны слова, будто бы сказанные о нем Наполеоном: «Ничево Главному Человеку Мало». На русский современный их переводят так: «Для истинно великого ничто не является малым» — а это справедливо и для любого города. Я не могу представить Ереван ни без величественной Площади, ни без скромного домика на Арами, 30. Small is beautiful, говорил британский экономист Э. Ф. Шумахер.
Кстати, маленький шедевр Таманяна — Обсерватория университета, полуспрятанная сегодня в разросшемся кустарнике, — трогает меня, по-человечески, сильнее Дома Правительства…

«Козырек», Опера, Лу-Лу

В самом центре Гранады есть кафе. Найти его легко, оно так и называется — «Кафе Централь». Напитки и еда там самые обычные, но, если кому-то взбредет в голову нарисовать что-нибудь на салфетке в ожидании заказа, рисунок его будет отменно хорош и точен, вне зависимости от того, умеет ли этот человек рисовать. К сожалению, художники об этом не знают и в «Кафе Централь» не собираются, так что предназначенное им вдохновение достается туристам и водителям такси.

Макс Фрай «Сказки старого Вильнюса»

Чтобы попасть в «Сквознячок», теперь надо ехать в Калифорнию. В Ереване этого культового места богемы 60-х больше нет… А вот в Глендейле армянские эмигранты облюбовали одно кафе, которое находится на первом этаже здания и тоже продувается с двух сторон — собираются в нем, пьют кофе. А на месте ереванского «Скознячка» кому-то пришло в голову устроить офис с зеркальными стеклами. Офис — не офис, а салон Lu-Lu Luxе! Что за название! И само по себе замечательно, ну а если еще учесть, что, как написано в комментариях к одному из романов Генри Миллера, на парижском сленге 1920-х словом loulou (девчонка, девочка) называли обитательниц «веселых домов»…

Ну а картинка в зеркалах зависит от настроя смотрящего. Да, это не зеркальные фасетки коллажей Параджанова, в которые видно все. Но я увидел в витринах салона ту живую часть «нового Еревана», которая неизбежно должна была прийти в этот город… А девушки из Lu-Lu радостно подтвердили: «Сквознячок» был именно здесь, не напротив, у них. Может, вернется?

А вот легендарный «Козырек» — реликт «ереванской цивилизации» — выжил на своем родном месте. В нем собираются художники и перекупщики всех возрастов, продающие картины по соседству, в саду Сарьяна. Но у этого кафе есть и особая возрастная ниша — здесь любят посидеть-посудачить ереванцы той эпохи, когда, по Армену Давтяну, горожане подчинялись своему «второму правительству» — Академии наук, находившей напротив здания ЦК КПА по другую сторону проспекта Баграмяна, и, по словам художника Сэва, здесь было «одно из единственных мест в Ереване, где блатные и хиппи мирно уживались друг с другом», и «многообразие было утверждено неписаным законом».

Полукруглый козырек крошечного кафе аукается с огромной круглой Оперой. Четыре столика внутри зимой, побольше под облепляющими козырек зонтиками весной-летом-осенью. Простые блюда, местное пиво, табачный дым. Веселая официантка, пускающая по залу сложенные седым бородачом бумажные самолетики… В Москве такой атмосферы уже не сыщешь. А я — совсем неожиданно — прожил в «Козырьке» один из лучших кусочков своей жизни.

Она

Вот что она делает с человеком, Армения. Я как будто попал на другую планету, в неизвестное мне силовое поле и, как герой фантастического рассказа, нехотя, беспомощно перебирая ногами, движусь в направлении его вектора. И ведь никто мне, по сути, ничего не сказал, никаких не произошло со мной событий, это всего лишь он, невидимый вектор Армении, неуклонные силовые линии. Там, впереди, быть может, гибель — ничего не могу поделать, лечу.

Юрий Карабчиевский «Тоска по Армении»

Как происходит проникновение в тебя нового, поначалу чужого места? Через вкус, ароматы, звуки… Арени, домашний сыр, лаваш и зелень в пещере на пути в Нораванк… Хоровац в ущелье Раздана, нежнейшая хашлама в «Долмаме», наконец, хаш, каждую ложку которого нужно запивать глотком тутовой… Джаз в клубах на Пушкина — самой первой и самой ереванской для меня улице. Перестук туфовых туфелек по асфальту Проспекта…

Через трогание — взглядом, рукой, — черные дома, их стократно крашенные, облупленные белые двери, приоткрытые полутемные парадные, пустые проемы, шаткие деревянные галерейки… Чудом уцелевшие дворики, оплетенные виноградом, проводами, бельевыми веревками…
И еще, и прежде всего, — через нее… Женскую душу, квинтэссенцию этого «мужского» города… Через нее проходит многотысячелетняя временная ось Еревана — от Ноя и Урарту — в меня. Через нее я подключаюсь к энергии, цельности и пустоте этого места. Поло-полного, древне-нового, придуманного-кажущегося-реального… «Ничего не могу поделать, лечу». Или иду по канату над гарнийским каньоном — и тут либо упасть, либо дойти до конца…

Я бы хотел записать когда-нибудь легенду своего сотворения Еревана, где будет волшебная встреча, тревога, разлука, преодоление пропасти, поиски «не знаю чего» и обретение единственно нужного… Где будет царить и любить она.

Минас. Аэропорт Звартноц

Некогда знаменитый на весь Союз ереванский Музей современного искусства (своего, армянского, вполне сравнимого по качеству с лучшими мировыми образцами modern art) ютится в первом этаже панельной пятиэтажки. Но ради нескольких шедевров — по мне, прежде всего Минаса Аветисяна — сюда обязательно нужно прийти.

Новый Центр искусств Гафесджян — куда более цивильное место. Выставка модернистских скульптур на бульваре за памятником Таманяну — вливание в городскую среду модного искусства со всего мира. В Ереване сегодня можно сопоставить выросшие из родной земли картины Минаса и свободно перемещаемую по миру глянцевую бронзу Фернандо Ботеро. Боюсь, для многих яркое, универсальное «внешнее» все чаще оказывается сильнее.

Но вот совсем недавно в огромном новом международном терминале Звартноца, так же несомасштабном нынешнему городу, как некогда Площадь — Эривани 20-х, — неожиданная реинкарнация. Символическим центром главного зала стала фреска Минаса, чудом сохранившаяся после землетрясения 1988 года в столовой завода «Гальванометр» в Ленинакане-Гюмри, отреставрированная и, не без протестов тамошней общественности, перевезенная в Ереван. Прощаясь под этой фреской, сюда хочется прилететь еще.

Вновь подтверждается: места силы и памяти можно создавать и сегодня.

Про/израчный проспект. Кочар

Гениальный армянский художник Ерванд Кочар, один из изобретателей пространственной живописи, открыл в своих работах способ показа многослойности жизни: действительность гетерогенна, многостороння, многовременна, слои ее проницаемы, прозрачны, пусть иногда и призрачны, из-под одного другой проступает. Даже физические тела женщин, мужчин, животных сливаются у Кочара через прослаивание, протекание их друг в друга…

Таков и подлинный Ереван. Вглядитесь: под искусственной охрой Северного проспекта видны умбра стоявших здесь когда-то черных домов, светозарная неаполитанская желтая зревшего в их двориках винограда, прокаленная солнцем сиена глиняной улицы Лалаянца, кумач истлевших лозунгов на нежном многоцветьи «крашеных львом» туфовых фасадов, акварельная лазурь Конда. Северный проспект ведет в Конд.

Ереванский «Наполеон». Коржи без крема, вишенки без торта?

когда мать пыталась
отереть пот
десять неотстающих лучей тестяных
тянулись вслед за руками ко лбу

Сона Ван (перевод Марины Кудимовой)

Мне было не просто писать этот текст. Постоянным фоном — вести о жизнерадостных девелоперских проектах «на костях» старого города, о попытках уничтожения парков, дворов, знаковых исторических зданий — мест коллективной памяти ереванцев (последняя катастрофа — разрушение Крытого рынка, одного из символов города) и домов поскромнее, об отъезде из Еревана все новых ярких людей, так и не успевших, возможно, стать его «гениями», и грезы об «освященности» любых городских процессов Горой, «незримая духовность» которой «очищает и приподнимает все» (Нелли Саакян).

Иногда возникает ощущение театра абсурда. Опускаются руки… И кажется, что эти немногие мои и многие, неизвестные мне пока «не мои», личные и общие локусы-узелки проявления ереванского духа — как вишенки без торта, отпавшие от урбанистического пирога Еревана. Да и сам пирог будто забыли промазать кремом: его не связанные между собой, раздельные пласты-коржи как-то уж очень случайно сосуществуют во времени и пространстве...

И тогда я вспоминаю братьев Африкянов — Тиграна, Ерванда, Карапета и Арутюна — и бабушку Анжелу, глубокую ауру Параджанова и самоподдерживающийся Конд, который еще можно спасти, календароведа Козерна, упокоенного под чьей-то постелью, и «селянина» Минаса в глобалистском аэропорту, домик на Арами, 30 и великолепную Площадь, своих друзей. Ее. И то, что всеосвящающая Гора так и не показалась мне пока во всей красе, не знак ли: смотри-ка как можно пристальнее не вдаль — вокруг. Россыпь скромных «точек гения» для Еревана важна не меньше мандельштамовского «араратского чувства».

Ясно, что мои «реперы» — только пунктир, наброски «структуры» ереванского духа. У каждого ереванца много таких своих, и их проявление, осознание как наследия, лечение города их акупунктурой — шанс Еревана не превратиться в пустоту, беспамятную и бессмысленную.
Поэт с «двойной» русско-еврейской идентичностью Борис Херсонский заметил: «…структура интегрированной личности, плотность монолита не оставляет пространства для поэтического творчества». Может быть, шанс немонолитного города — в творчестве в этом пространстве между слоями? И мой собственный шанс на творчество в нем — в его промежутках?

Как сказано в «Квебекской декларации о сохранении духа места», принятой в 2008 году, «лучший инструмент для поддержания духа места живым — это коммуникация».

Я бы очень хотел, чтобы этот текст стал маленьким вкладом в человеческую коммуникацию о — и, что гораздо важнее, в — Ереване. Ведь сохранять местный «гений» нужно вовсе не ради него самого, но ради сбережения, развития, процветания этого самого места.

«Локусы гения» могут стать катализаторами городского диалога — и виртуальной переклички мест и их гениев, и практической дискуссии горожан, экспертов и власти, от исхода которой может зависеть судьба ереванского градостроительного наследия.

Модус понимания может перейти — или не перейти — в модус действия. Стоит верить в то, что наши «локусы духа» поддерживают себя сами, охраняются «свыше» и, как Арарат, выживут, несмотря ни на что. Взобравшись наверх Каскада, иногда можно увидеть, как парящий над городом добрый бог Еревана раскидывает теплые лучики на часовню Анжелы, Арами, 30, сад Маштоца… Так ли это? Или эти лучики направлены прежде всего в сердца людей, связанных с этими местами, сберегающих, делающих их?

Журнал «Ереван», N10(79), 2012