Театр начинается с таксиста

По дороге в Тбилиси воображение все время рисовало маршруты, по которым я должна пройтись, — улицы моего детства, дома родных и друзей. Да, и самое главное, надо было повидать Игоря Сихарулидзе — бездельника и большого знатока города. Но, как говорила моя бабушка, в этом ненормальном Тифлисе нельзя строить планы, ведь никогда не узнаешь, за каким углом тебя будет поджидать сюрприз.

Не успела открыться дверь «ГАЗели» на Ортачальском автовокзале, как к ней ринулась стая таксистов. Героически пройдя «зону особой опасности», я подошла к скромно стоящему водителю и протянула ему адрес гостиницы.

— Армянка?
— А что, вы физиономист или нос сильно выпирает?
— Ни то и ни другое. Просто вы вышли из микроавтобуса, на котором огромными буквами написано «Ереван».

Как только такси тронулось, водитель представился: «Серож», и в его национальной принадлежности тоже не осталось сомнений — земляк!

— Обожаю Армению, — сразу признался он, и в подтверждение своих слов открыл бардачок, где хранился весь джентльменский набор, отражающий ярый патриотизм, — уже потрескавшаяся от времени фотография футболистов с надписью «Арарат-73», пустая коробка сигарет «Эребуни», выпущенных к празднованию 2750-летия Еревана, календарь с изображением Арарата, пластмассовая чашка с видами Армении и всякая мелочь.

— Видите эту подпись на фотографии? Это автограф Левона Иштояна. Я его как-то подвозил. Скромный такой. А как там наши молодые футболисты? Вах то, какой класс показали! Молодцы, я горжусь ими! В Эреване я был всего два раза. И то в советское время. Как эти «вардебис» перемены начались, все никак не получается съездить. Вкалываю с утра до ночи. Помню, у вас всегда было хорошее обслуживание. А еще мы таскали из Армении сыр, томатную пасту, бастурму, коньяк, ереванскую воду в канистрах…

Сыр с томатной пастой еще как-то вписывались в обязательный набор гостинцев с исторической родины. Но вода в канистрах! Господи, неужели это единственный способ утоления жажды по Армении?!

— Да, ереванская вода действительно вкусная, — согласилась я с Серожем, — особенно из-под крана. Пить ее можно бесконечно. Это такое наслаждение!

Серож резко затормозил. В зеркале были видны его глаза, полные ужаса.

— Вы ее пьете и до сих пор живы?!
— Так это она для вас — сувенир, а для нас — необходимость. Без нее — никак. Правда, сейчас всякую воду продают в бутылках. Но ничто не сравнится с ереванской водой из-под крана.

Серож остановился посреди дороги:

— Детка, обещай Серожу, что ты больше не будешь пить ереванскую воду! Вай ме, неужели все ереванцы ее пьют?! Они же вымрут, истребятся, исчезнут с лица земли.

В моей голове молнией пронеслось: «А может, он душевнобольной? Нет, шизика бы не пустили за руль. Хотя, кто знает, может, он денег отстегнул гаишникам? Надо же, как не повезло!» В реальность меня вернули сигналы машин и крики на улице. Образовалась пробка, и даже мне, не владеющей грузинским, стало понятно, что доза ненормативной лексики просто перешла все возможные нормы. Серож нахмурился, что-то пробубнил под нос и с трудом тронулся с места. Зазвонил мобильный.

— Все, дальше не поеду. Жена звонит. Мне домой надо, у меня обеденный перерыв.
— А мне что, пешком идти? Довезите меня до гостиницы, а потом делайте что хотите.
— Ладно, поедем со мной. Хоть ты и ненормальная, но не оставлять же тебя на улице.

С этими словами Серож стал судорожно набирать какой-то номер. «В психушку звонит», — подумала я, как вдруг он заговорил: «Марго, душа моя, у тебя всего 20 минут, чтобы накрыть приличный стол. У нас гостья из самого Эревана. Редкий экземпляр. Не успеешь — разведусь».

Дедлайн, поставленный перед Марго, был очень суровым. И я ее понимала. Мысленно перенеслась в родную редакцию, вспомнила наши дедлайны, быстро закрыла глаза, чтобы не видеть этого ужаса, и снова мысленно вернулась к Марго, с которой я не была знакома, но которая мне уже была бесконечно симпатична.

Если кто знаком с тбилисскими дворами, должен знать, что любые вести здесь становятся достоянием всех соседей за считанные секунды. Так что, когда машина затормозила у ворот, весь двор уже знал, что Серож едет с гостьей, да не с какой-нибудь, а с «экземпляром». Смотрели на меня как-то странно. «Ну, как наш Ереван? Как поживает Рубен Матевосян? А как там поющие фонтаны? А это правда, что Тата записывает диск с Кристиной Агилерой?» Тут Серож решил закрыть эту дворовую пресс-конференцию и взять ситуацию под свой личный контроль: «Все! Конец! Расходитесь по домам, надо будет — позову».

Поднимались мы к Серожу домой по кривым деревянным ступеням, и казалось, что каждая может стать последней в жизни.

— Страшно, — робко, чтобы не обидеть жильцов, сказала я.
— А воду пить не страшно? — хмыкнул Серож.

Дородная Марго без устали легкой бабочкой порхала между кухней и гостиной. В самый разгар трапезы в дверях образовался мужчина. Сытый и довольный жизнью Серож позвал его.

— Заходи, Самсон, дорогой. Видишь, кто к нам пожаловал?

Самсон прищурился — не признал. Надел очки. Потом с виноватой улыбкой, что так и не понял, кто же сидит за столом уважаемого соседа, попросил вторую пару.

— Тебя и телескоп не спасет. Ты ее не знаешь. Это наша гостья из Эревана. Никаких вопросов не задаешь, просто смотришь и радуешься. Это редкий экземпляр, эреванскую воду хлебает прямо из крана.

Самсон на всякий случай перекрестился. Сел за стол и не спускал с меня глаз.

Когда все возможное было съедено и выпито, Серож вышел на кухню, чтобы пошептаться с женой. Надо сказать, что шептался он весьма громко:

— Ты не думай, она не простая, это ведь сенсация — она эреванскую воду из-под крана пьет. Ты ничего странного в ней не замечаешь?
— Замечаю, — так же громко шепнула жена, — но не в ней, а в тебе. Дуралей, а какую воду ей пить в Эреване — тбилисскую или кутаисскую?
— Но ты же этой водой белье отбеливаешь!
— Раньше отбеливала, сейчас полно других средств есть. Тутуц ты, тутуц, это твоя матушка, царство ей небесное (сколько крови мне попортила), называла отбеливатель «эреванской водой». А его цивилизованное название — жа-вель, слышишь, жа-вель.

Что-то грохнуло. Мне показалось, что это чугунная сковорода опустилась на голову Серожа, и я заглянула на кухню. Все было намного хуже. От откровений жены Серож попятился назад, ударился об электрическую плитку, с которой перевернулась на пол огромная кастрюля с чахохбили. Посреди этой красоты стоял Серож, над ним словно дамоклов меч нависла рука Марго, и все это напоминало немую финальную сцену из какого-то тифлисского водевиля.

«Собачий вальс» с авлабарским заходом
На улице Табидзе, которая значилась в одном из многочисленных томов моих блокнотов, непутевого Игоря Сихарулидзе не оказалось.

— А вы кем ему приходитесь? — полюбопытствовала женщина, наводящая марафет на балконе.
— Так, знакомая.
— У него этих «так знакомых» целый Тбилиси, пол-Кутаиси, четверть Зугдиди… О России и не говорю.
— А чем ему Кутаиси и Зугдиди не понравились? Нехорошо ставить такие грани между столицей и периферией.

Не найдя, что ответить, женщина скрылась в узеньких дверях. Зато появился старичок, который сразу сказал, где его можно найти, — на Авлабаре.

— Так Авлабар большой.
— Дочка, он то ли на Сартичальской улице живет, то ли в Карданахском переулке.

Пришлось подниматься на Авлабар, где, как выяснилось, язык общения — армянский и только армянский. С великим и могучим русским здесь сложновато. Нет, все прекрасно его понимают, принимают и даже знают некоторые правила. Ну, например, что «соль» и «фасоль» пишутся с мягким знаком. Но, произнося эти слова, начисто забывают о нем.

Сартичальскую улицу я нашла легко, а вот отыскать переулок оказалось сложнее. Даже всеведущие жители Авлабара не знали о его существовании. Скорее всего, его переименовали. Вот и главную площадь Тбилиси переименовывали сотню раз, но армяне до сих пор называют ее Эриванской. Возле магазина курил парнишка. От беспомощности я спросила сразу в лоб: «Знаешь такого человека — Игоря Сихарулидзе»?

— Я не знаю, но мой двоюродный брат тут знает всех. Пошли спросим.
Миновав несколько узких улиц, мы оказались во внутреннем дворе.
— Рома, тут Игоря Сихарулидзе спрашивают. Ты его знаешь?
Смерив меня с головы до ног, мужчина средних лет сказал:
— Я вас должен разочаровать. Он здесь больше не живет, переехал на Энгельса.
— А мне сказали — на Авлабаре.

Голос мой задрожал, как только вспомнила, с каким трудом пришлось преодолеть этот подъем, вымощенный булыжником. Роман неправильно меня понял:

— Да не переживайте вы, никуда он от вас не денется. Хотите воды, чаю, кофе?
— Хочу.
— Сейчас все устроим. Вы только пройдите в дом.

Оказалось, у Романа гости — несколько дам неопределенного возраста и парочка мужчин. Ни чаем, ни кофе здесь и не пахло. Зато между потолком и огромным дубовым столом завис запах алкоголя и сигарет. Роман вышел на кухню и вернулся со свежим столовым прибором и рюмочкой.

— Это наша гостья из Еревана, — представил он меня своим друзьям.

Мой рейтинг в глазах томных дам неопределенного возраста сразу поднялся. И снова начались бесконечные расспросы про Ереван. И снова мне показалось, что Ереван — это несбыточная мечта всего в четырех часах езды от Тбилиси. Тосты сменяли один другой, комплименты лились рекой. Когда уже за всех на земле было выпито, Роман продемонстрировал мастер-класс по гостеприимству. Он встал посреди комнаты и голосом конферансье объявил: «А теперь небольшой концерт в честь нашей гостьи из Еревана!» Мне показалось, что сейчас трое мужчин станут исполнять знаменитое грузинское семиголосие. Но, оказалось, Роман решил блеснуть игрой на фортепиано.

— Так здесь же нет инструмента, — робко вставила я.
— Принесем. Тут тетя Айкануш живет, сейчас она на дежурстве в больнице — санитаркой работает. Она всегда оставляет нам ключи. Говорит: «Рома джан, если что понадобится, не стесняйся — бери».

Предлагая это, тетя Айкануш, скорее всего, имела в виду всякую мелочь, но никак не предполагала, что Роману может понадобиться расстроенное от старости и времени пианино «Музтрест».

Пианино было вдвое шире лестничного пролета. Таскали его, вспоминая родословные всех композиторов на свете, начиная от Моцарта, Баха и Бетховена. И тут у зажатого между перилами и пианино Кости выдавилось жуткое шипение: «Шшшшшшшш».

— Да не шипи ты так, говори, что хочешь.
— Шшшшшопена забыли! А ведь у него прекрасные фортепианные произведения…

Наконец пианино втащили в комнату. Тут выяснилось, что никто из присутствующих не умеет на нем играть.

— Ну что, Ойстрах, играй, давай, — обратились они к Роману.
— Не Ойстрах, а Рихтер, — обиделся за маэстро Роман и посмотрел на Костю.

Тот в свою очередь посмотрел на Мераба, Мераб на женщин, женщины на меня. Тут выяснилось, что Костя умеет играть «Собачий вальс». Сразу вспомнили и хором рассказали интересную историю. Это нехитрое произведение он выучил, когда был безнадежно влюблен в учительницу музыки Кетеван из соседнего двора, которая каждый день проходила мимо его дома. Он, конечно, был готов выучиться музыке, но, во-первых, не было инструмента, во-вторых, способностей, а в третьих, он просто не хотел учиться. Однако, заслышав стук каблуков Кетеван, влюбленный юноша вновь бросался к матери: «Прошу тебя, отведи меня в музыкальную школу!» Все это в сгущенных красках маменька рассказывала Айкануш. А та, думая, что в их дворе, еще не родившись, так и умрет очередной Моцарт, великодушно согласилась, чтобы парень занимался на ее пианино — не пропадать же таланту. Но, видимо, не суждено было родиться Моцарту на Авлабаре. И «Собачий вальс» стал единственным произведением, которое одолел Костя. А страсть к музыке пропала у него в тот миг, когда он увидел, как красавицу Кетеван увозит в неизвестном направлении «двадцатьчетверка».

Когда это произведение было сыграно, наверное, уже в 101-й раз и народ сделал под него все возможные танцевальные па, на город опустился вечер. Во дворе раздался чей-то истошный вопль. Это была Айкануш, пришедшая домой с дежурства. «Вай ме, вай ме! Украли, унесли, ограбили! Это же память моего бедного Ованеса!» Пока Айкануш приводили в чувство, все протрезвели. Когда протрезвели, поняли, что поступили, мягко говоря, нехорошо. Когда поняли, решили вернуть пианино обратно. Но спустить его по узкой лестнице не смогли — ведь пианино было вдвое шире лестничного пролета.

Страсти по Шекспиру
Ходить по булыжникам — не самое милое дело. А что прикажете делать, если пол-Авлабара выложено ими? Прихрамывая, оказалась возле Тбилисского государственного армянского драматического театра. Обошла его со всех сторон, но так и не заметила внутри ни единой живой души. Сидящие возле театра мужчины поинтересовались, кого ищу.

— Да я из Еревана. Хотелось пообщаться с актерами.
— Не выйдет. Театр закрыт на ремонт. Здание старое, аварийное, пока не приведут в чувство, не откроют.

На фасаде висело два рекламных щита. Всего два спектакля — «Беги от своей жены» Рэя Куни и «Будьте здоровы» Пьера Шено. Не густо. Перехватив мой взгляд, один из мужчин сказал:

— Вы не думайте, у нашего театра очень богатый репертуар. Просто сейчас какое-то затишье. Здесь и западную, и русскую, и армянскую классику ставили и ставят. Это единственный государственный армянский театр за пределами Армении. Везде непонятные театральные труппы, а у нас — государственный театр. А какие актеры здесь играли! И Петрос Адамян, и Геворг Чмшкян, и Грачья Нерсисян, и Ваграм Папазян… Вы бы видели, какие залы собирал этот театр!

Экскурс в историю армянского театра мог бы продлиться еще долго, но мужчины внезапно перешли на личные воспоминания. А вспомнить им было что. В армянских семьях Тбилиси детей приобщали к отечественной культуре и традициям. И этот театр во все времена был островком армянской духовности. В советское время район этот назвали в честь 26 Бакинских комиссаров, а театр носил имя Степана Шаумяна. После обретения независимости району вернули его историческое название, а театру присвоили имя великого трагика Петроса Адамяна.

— Помню, мои дети, когда впервые посмотрели здесь «Гикора», во время последней сцены упали в обморок. И не только мои, — сказал один из моих собеседников. — Как играли, как ставили спектакли — просто загляденье!

Мужчина чуть постарше вспомнил, что как-то в Тбилиси с гастролями приехал великий Папазян. Зашел в курилку, где обычно любили тусоваться актеры. Увидев мэтра, все встали. Папазян подозвал к себе помощника режиссера и спросил: «Кто сегодня вечером будет моей Дездемоной?» Тот указал на актрису, сидевшую в углу. Судя по тому, что актер нахмурился, как туча, Дездемона не пришлась ему по вкусу. Вечером зал был переполнен — спектакли с участием Папазяна проходили при полном аншлаге. Во время последней сцены он, в очередной раз с отвращением взглянув на свою партнершу, процедил сквозь зубы: «Молилась ли ты на ночь, Дездемона?» Та с ужасом посмотрела на «мавра», не в силах выдавить из себя ни звука. Не дождавшись ответа, Папазян схватил бедную актрису и изо всех сил швырнул на супружеское ложе. Кровать была изготовлена из грубых досок и покрыта тонкой тканью. Послышался грохот, затем протяжный стон. Зал ахнул. Актриса же еще некоторое время не выходила на сцену.

— Помню, как однажды на сцене этого театра выступал мой школьный товарищ, наш авлабарский парень. Взяли его для игры в эпизоде, — вспомнил третий театрал. Так вот, на спектакль пришла вся наша школа, друзья, их друзья и родственники. И все это ради какого-то «Кушать подано». Смотрели спектакль шумно, с репликами, почти как футбольный матч. А когда вышел наш дружок, все мы дружно встали, зааплодировали. Арутюн. В тот вечер так звали самого великого актера на свете. Правда, на следующий день мы всей театральной компанией пришли к нему домой и по-человечески попросили, чтобы он больше не занимался «маймунутюном», то есть не обезьянничал, а нашел себе более достойную мужскую работу. Авлабарский мужчина не рожден для эпизодов. Прощаясь с ними, я на всякий случай спросила, кем они работают в театре.

— Никем, — в один голос ответили все трое мужчин.

Две матери одной Грузии
На улице Энгельса Игоря тоже не оказалось. Мужчина со странным именем Махо сказал, что Игорь умотал на свою историческую родину — в Грецию.

— И с каких это пор у Сихарулидзе историчская родина в Греции?
— Так Сихарулидзе — это для понта, на самом деле он Катаниди. Папаша его, чтобы в партию вступить, поменял фамилию. А как только настали независимые дни, снова взял свою. А я вот как был Гаспарянцем, так и остался. И умру тоже со своей фамилией, — не без гордости выдал Махо.
— А как ваше полное имя?
— Мхитар, а Махо мой псевдоним.
— Литературный?
— Нет застольно-дружеский.

Вот тебе новость: Игоря в Тбилиси нет! Я устало опустилась на камень, подняла кверху глаза и увидела памятник «Мать Грузия». Этот монумент я помню с детства. Как-то мы с бабушкой гуляли по Комсомольской аллее, подошли к «Матери Грузии», я посмотрела вверх и замерла. Испугалась. Она была такая большая. И особенно мне запомнилось ее лицо — красивое и немного суровое. Но на этот раз мне показалось, что там, на горе, стоит совсем другая женщина. Нет, точно не она. Озвучив это, я получила полную поддержку и понимание со стороны Махо.

— Конечно, не она. Разве эта легкомысленная русалка имеет право называться «Мать Грузия»? Та была другой. Эта мне не внушает никакого доверия. А ведь из-за нее я чуть в психушку не попал. Шли мы как-то с братом навеселе, глядим — на горе две женщины стоят. Вроде одинаковые, а вроде нет. Но факт, что их две. Тогда я еще про себя подумал: «Дурак ты, Махо, разве можно надираться до таких чертиков!» Пришли домой, выглянул в окно — их опять две. Пошел, помылся под холодным душем. Выглянул в окно — их все равно две. Выпил рассол, потом боржоми, горячий чай, горький кофе с лимоном. Господи, их все равно две! Когда брат уснул, я тихо вышел на улицу, на меня сверху смотрели две одинаковые женщины. Тут я понял, что это не градус, я просто тихо схожу с ума. Никак не мог уснуть. Под утро я снова выбежал во двор. На горе стояла одна «Мать Грузия».

Бедный Махо никак не мог успокоиться и решил докопаться до истины. Оказалось, старый памятник был сделан из кровельного железа и стал разлагаться. Решили поставить новый. Пока его собирали, он стоял в лесах, но этому никто не придавал значения, думали, что-то новое строится в Тбилиси. Той самой ночью леса с нового памятника убрали, а старый еще не демонтировали. Так на ночь остались стоять на горе две «Матери Грузии».

Оставив Махо со своей историей на улице Энгельса и уже отчаявшись найти знатока тбилисских улиц Игоря, я решила перед отъездом просто побродить по этому удивительному городу, который ужасно похож на театр со своими немного чудаковатыми, бесконечно доверчивыми и добрыми персонажами, декоративными балкончиками, празднично-театральным освещением и очень позитивной аурой. Театр, в котором каждый день играют новую пьесу. И каждый раз — талантливую.

Журнал «Ереван», 10(69), 2011