Исключение из правил

Любой современный издатель скажет, что начинающему автору труднее всего в наши дни опубликовать сборник коротких рассказов или миниатюр. Публика хочет романов с хорошей сюжетной интригой. Каринэ Арутюнова — исключение из правил. В 2007 году она начала публиковать свои короткие тексты в интернете, а в 2011-м они вышли отдельным сборником в издательстве КоЛибри в серии «Уроки русского» и сразу же привлекли внимание отборщиков российских литературных премий. В этом году новую книгу Арутюновой уже готовит к публикации издательство «Астрель-СПб». Писательница живет между Киевом и Иерусалимом, посвящает живописи свободное от литературы время, и очень жалеет, что у человека есть только одна жизнь.

Каринэ, у меня складывается впечатление, что начиная с 2010 года вас наконец заметили «серьезные люди»: шорт-лист премии Андрея Белого, потом в следующем году — лонг-лист Большой книги, да и еще неизданная ваша рукопись, говорят, попала в шорт-лист премии «Рукопись года»... Насколько это важно для вас? У вас есть амбиции или для вас писать — что дышать?

— Знаете, я подозреваю, что в младших классах безмерно раздражала классную руководительницу поднятой рукой. Мне хотелось ответить первой, раньше всех, прокричать на весь мир: знаю! умею! Я ерзала на стуле, вертелась, как юла, и в итоге меня отправляли в угол за плохое поведение. С годами мой пыл поутих. Тем более, выяснилось, что знаю и умею я далеко не все. Можно ли назвать мою вытянутую руку проявлением амбиций? Безусловно. Знаешь — ну и сиди, жди, когда снизойдут, заметят, благословят. Ждать — это искусство. Так вот, что я могу сказать о «внезапно свалившейся на меня славе»? Возможно, я достаточно долго сидела с поднятой рукой, так долго, что не заметить ее было невозможно.

Сидеть и ждать? И только? Неужели автор больше ничего не может сделать для того, чтобы мир обратил на него внимание?

— Сегодня автор должен успевать многое. Он должен успевать творить и подрабатывать в свободное от творчества время. Я знаю, что в цивилизованном мире существуют литературные агенты. И слышу всякие удивительные истории, сродни рождественским сказкам. Мне бы очень хотелось, чтобы кто-нибудь занимался практической стороной моих литературных и художественных дел, а я бы только парила, вальсировала и собирала нектар в виде хвалебных рецензий и продолжительных аплодисментов. Но увы! С другой стороны, возможно, это как раз совсем неплохо, что приходится «быть себе родной матерью и отцом», потому что подобного рода занятия прививают выдержку и опускают на грешную землю. Потому что, повторяя ваши же слова, писать для меня — все равно что дышать. Чем больше ты пишешь, тем с большей осторожностью подходишь к акту творения. Опасаешься мутного многословия и со временем начинаешь ценить искусство паузы. Все эти конкурсы, премии — замечательно. Возможно, в определенный момент они подстегивают, добавляют драйва, но, Боже сохрани, если в один прекрасный день я обнаружу себя торопливо кропающей затейливый романчик к определенной дате — премиальной или издательской. Никакие премии и амбиции не заставят меня делать несвойственное мне. Пусть сказанное мной будет коротко, но это будет мое, только мое и ничье более. А возникающую паузу я буду рассматривать как возможность взять кисть и подойти к мольберту.

Конечно, ведь вы - не только писатель, но и художник. И ваши картины порой прекрасно иллюстрируют ваши тексты. Каринэ Арутюнова, которая рисует, отличается от той, что пишет?

— Конечно же, отличается. Как правило, картины мои с текстами не связаны. Эффект «похожести» текстов и картин, думаю, объясняется тем, что все они проявления одного и того же. Если заставить меня молчать, то рассказывать я буду примерно то же самое. Только кистью. А если отнять у меня кисть, то я «нарисую словами». Могу добавить, что оба рода деятельности — это мучительное наслаждение, которое невозможно обозвать скучным словом «работа». Потому что у работы этой нет временных ограничений. Все чаще я задумываюсь о том, как же мало часов в сутках. Как-то неправильно все. Несправедливо. Ведь есть же еще и обязанности. Друзья, родные. А «мирские утехи»! Скоро я, как небезызвестный политик, произнесу сакраментальную фразу: «Я не имею времени для наслаждений»… На «бытие» и «осознание» уходит масса времени. А созерцание? Какой же художник без созерцания? Все чаще я обмираю, точно ящерица-хамелеон, сидящая на теплом камне. Созерцая, проживаю тысячу жизней, которые остается всего лишь… записать. Или написать на холсте. И, отойдя на шаг-другой в сторону, увидеть, что это хорошо. Так что особой разницы между двумя этими занятиями я не вижу. И в том, и в другом случае созидающий уподобляется Господу, творящему собственные миры.

Ваши тексты, на первый взгляд не очень аккуратные, иногда резкие, порой шокирующие, порой пробивающие до слез, но всегда невероятно живые, кажутся не результатом упорных трудов, а какой-то неотъемлемой частью вашей жизнедеятельности. Откуда взялся такой авангардный стиль? Почему не дамские романы или не проза а-ля Дина Рубина?

— Дина Рубина — талантливый человек, а ко всему еще и исключительно работоспособный. Снимаю воображаемую шляпу. Ее последних романов я еще не читала, но «На Верхней Масловке», «На солнечной стороне улицы» — прекрасное чтение. Теплое, человеческое. Захватывающее. Но каждый приходит в этот мир, чтобы сказать то, что он хочет и может. Свои слова. Не чужие, не растиражированные. Пускай их будет мало, но никто их за меня не произнесет. Так же как я не напишу дамский роман. Каждый делает свое дело. Я не вижу смысла в том, что мне самой неинтересно. В повествовании должна быть пружина, которая провисает после того, как все главное сказано. Слишком уж ценен это всплеск энергии, этот взрыв, чтобы гасить его тонной воды.

Что важнее для писателя — умение быть до конца откровенным или способность «конструировать» истории?

— Способность конструировать, оставаясь искренним. Искренность я считаю очень важным качеством. Кстати, потребности в искусственном конструировании не испытываю. Сама жизнь предлагает невообразимое количество вариантов и конструкций.

Ваше детство прошло в Киеве, городе, вдохновившем не одного писателя. Его особая атмосфера повлияла на вас?

— Думаю, даже если бы я родилась на Луне, то все равно все сложилось бы точно так же. Подозреваю, что вдохновение можно черпать и в скучном промышленном центре. Нет, конечно же, немаловажно место проживания. Место рождения... Знаете, я уезжала в Израиль в начале 1990-х из нелюбимого, как мне казалось тогда, Киева. Тогда уезжали все. Вся страна жила в преддверии отъезда. Казалось, всякий, кто мог, уже уехал. Друзья, друзья друзей, знакомые знакомых. Оставшиеся паковали чемоданы и спешно постигали азы иврита. В середине 1994-го улетела и я. Совсем упуская из виду такую хитрую штуку, как состав воздуха. Видимо, нужны были эти пятнадцать лет отсутствия, чтобы вдохнуть и ощутить его. За то время, что прошло, город изменился. Изменилась я. Выросли другие. Но воздух! В нем есть что-то неизъяснимое. Компонент счастья? Запах детства? Юности? Мороженого по 13 и 28 копеек? Речной воды? Трамваев?

То есть, вы открыли для себя мучительное удовольствие ностальгии?

— Нет, чувство ностальгии по городу, в котором я родилась, мне незнакомо. Я никогда не тосковала по Киеву. Я тосковала по родным, друзьям, но, к счастью, я отношусь к породе людей, живущих здесь и сейчас. Я живу настоящим, но тоскую по ощущениям, которые невозможно повторить, как невозможно повторить первую влюбленность. Что-то похожее на ностальгию я испытываю по отношению к местам, в которых бывала, но не жила. Одесса, Ереван, Иерусалим, Мадрид, Барселона… Не знаю, что это. Может быть, ностальгия по несбывшемуся? По жизни, которая могла сложиться иначе? Вообще-то, мне очень жаль, что у человека только одна жизнь. Как за нее все успеть?

Когда вы решили, что будете писать и рисовать, а не просто жить?

— Выдумывала истории я всегда, с детства. Истории эти были без конца и начала, они захватывали произвольным развитием сюжета. Развлекая других, развлекала себя. Овладев азами грамоты, пустила в ход тяжелую артиллерию. Помню, как недоуменно переглядывались родители во время декламации восьмистраничной поэмы, сюжет которой я беззастенчиво содрала у Пушкина. Читала я с выражением довольно трагическим. Речь шла, кажется, о кавказском пленнике. Так что стаж у меня солидный! Сочиняя «бессмертные» поэмы, я тут же их иллюстрировала. И получались довольно мило состряпанные книжицы размером с двенадцатистраничную тетрадь. Но если серьезно, то тогда писала и рисовала я как-то между прочим. Многое откладывала «на потом», оправдывалась, думала, что не время. Или что я не имею права. Ведь хорошая девочка — это такая девочка, которая делает то, что нужно. Хотя это нужно совсем не ей. Опомнилась я достаточно поздно. Когда осознала, что все заканчивается как-то вдруг, без предварительной подготовки. Когда поняла, что хорошей девочки из меня уже не получится.

А чего ожидали от вас в качестве «хорошей девочки»?

— На протяжении жизни приходится порой соответствовать всякого рода ожиданиям. Увы, зачастую они абсолютно расходятся с твоими способностями и потребностями, с твоей самоидентификацией. Каждый приходит в этот мир с определенной, извините за пафос, миссией. И никто, ни один человек, даже самый близкий, не вправе решать за вас, в чем она состоит. Даже из лучших побуждений, как это часто случается. У меня экономическое образование. Непостижимым образом я умудрилась окончить институт и даже аспирантуру, хотя диссертацию так и не защитила (успела сбежать до защиты темы с непроизносимым названием). После школы я мечтала о режиссуре, но мне объяснили, что в Киеве получить такое образование невозможно. В те годы для поступления на режиссерский нужно было владеть украинским языком, который у меня, увы, хромал. В Израиле я перепробовала миллион профессий, где только не работала! И всякий раз испытывала облегчение, когда меня увольняли. Даже если в результате оказывалась в плачевном финансовом положении. И однажды моя замечательная израильская подруга Мара Розен, женщина, обладающая волшебным чутьем, человек уникальной судьбы, стоявший у истоков первого русскоязычного израильского издательства «Мория», а еще по совместительству преподаватель еврейской истории и философии, сказала: «Карина, да тебе просто не надо работать. Это — не твое. Пиши». И на следующий день подарила мне пачку бумаги.

Судя по тем текстам, которые посвящены детству и юности, ваши родители, да и вся семья, были людьми яркими, интересными, нестандартными.

— Это интервью — прекрасная возможность еще раз поблагодарить провидение за моих родителей, а их — за меня. За все мое хорошее и не очень — за впечатлительность, эмоциональность, темперамент, иронию, сарказм, за чувство трагического и смешного. Я всегда была «папиной» дочкой. Наверное, красивее и незауряднее человека в моей жизни не было. Даже сейчас, когда папы нет, я веду бесконечный диалог с ним. Оправдываюсь, радуюсь, грущу. Думаю о его возможной реакции на те или иные события. Испытываю вполне закономерное чувство вины. Дети до обидного мало знают о родителях, это я только теперь понимаю. Увы. Помню предновогодний вечер, все дома. Мама, папа, брат. И собственное ощущение — как хорошо в лоне семьи! До определенного возраста я неохотно покидала его. Предпочитала сидеть за «взрослым» столом, участвовать во взрослых разговорах. Или сидеть у отца в кабинете на топчане и слушать «голоса» — «Голос Америки», Би-би-си, «Немецкую волну» из Кельна. Отец всегда немного подтрунивал надо мной. И, конечно же, в его присутствии я исполняла роль «самой неуклюжей девочки в мире». С отцом у меня было такое…безусловное понимание. Достаточно было взгляда, полуулыбки. Движения бровью. Возможно, это и оказалось причиной того, что серьезные доверительные беседы в нашем доме как-то не прижились. Папа был праздником. Я всегда ждала его — быстрых шагов в коридоре, поворота ключа в замке, новостей, распахнутого, набитого книгами дипломата. Папа был окном во внешний мир. Мама — постоянное сопротивление жизненным неурядицам и быту. Советскому, добавлю, быту. Пока папа защищал диссертацию, мама готовила обеды, стояла в очередях, выслушивала жалобы учителей. Все как у всех. Но плов в доме готовил папа! На папин плов и шашлык приезжали специально. Это было событием. А какой он накрывал стол! И дело не только в еде, не в обилии ее и не в многообразии. Скорее, в атмосфере, которая царила за этим столом.

А вот за похвалой и обожанием я ездила на Подол, в дом моей тети. Это был замечательный дом, очень еврейский по духу. Кроме человеческого тепла, там было тепло от настоящей печи с изразцами и целый остров сокровищ. Книги — огромный бесконечный мир. Там был двор, старая акация и колоритные доброжелательные соседи. Какой же счастливой я была тогда!

Меня так и подмывает назвать вас Довлатовым в юбке. Ведь точно так же, как вы, он был плодом армянско-еврейской любви и верно подметил, что «видимо, изгои не склонны любить других отверженных». А как вы существуете на стыке двух таких мощных национальных культур?

— О, это весьма и весьма лестный эпитет! Знаете, еврейская семья моей мамы с радушием приняла армянина. Думаю, папа моментально подкупил новых родственников искрометным чувством юмора, врожденной интеллигентностью. Некоторое время он разрывался между Москвой, Ашхабадом и Киевом. В какой-то момент он прилетел зимой, видимо, уже надолго, а зимы тогда были настоящие. И в аэропорту его ждал дядя моей мамы, Иосиф, с зимним пальто и теплыми ботинками в руках. Догадывался, что папа прилетит в тонком плащике без подкладки и каких-нибудь легкомысленных остроносых туфлях. В общем, папа оказался своим. Его любили, и он платил той же монетой.

А кем вы сами ощущаете себя?

— Один хороший друг заметил как-то, что во мне больше развито армянское начало, нежели еврейское. Но я думаю, что в определенные моменты эти самые начала и все, что следует за ними, проявляются в некоторой им одним понятной последовательности. Для меня армянское начало — это начало мужское (видимо, оттого, что носителем его являлся отец) — мудрое, сдержанное, горьковатое, саркастичное. А вот начало женское — бурное, эмоционально насыщенное, меланхоличное, непредсказуемое, — безусловно, еврейское. В общем, я могу успокоить и тех, и других. Думаю, два древних народа не подерутся, пытаясь отвоевать право на меня.

Ой, не говорите мне, что все просто! В Ереване на вас могут обидеться, если вы откажетесь от шашлыка из свинины, а в Иерусалиме такой кулинарной эскападой можно испортить себе репутацию. И это, так сказать, «для начала».

— Знаете, я не ем свинины. Израильская привычка. Ну, не то чтобы категорически не ем, — если надо будет, я, конечно, поступлюсь принципами, пойду на компромисс. Кстати, шашлык из курицы, если его правильно замариновать, гораздо вкусней! Вах… Главное, эти…бадриджаны (синенькие) и маринованные перцы. А идеальный стол — это стол, на котором и гефилте фиш (фаршированная рыба), и шашлык из баранины, и острая овечья брынза, и варенье из алычи, и соус ткемали, и за ним сидят разные, совершенно разные люди, которым есть что сказать друг другу. В доме моего детства был именно такой стол. За ним сидели армяне, евреи, грузины, русские, украинцы, африканцы, латиноамериканцы, чехи… И, знаете, было нескучно!

В ноябре прошлого года вы впервые после долгого перерыва посетили Ереван. Расскажите, пожалуйста, об этой поездке и о ваших впечатлениях.

— Я побывала в Ереване на презентации моей книги в серии «Уроки русского». Она состоялась в рамках Международного форума издателей и переводчиков. Я безумно волновалась. Еще бы, местом презентации был Дом-музей Мартироса Сарьяна. Могла ли я мечтать о таком? Это был огромный подарок для меня, эти четыре дня. Люди, лица, улицы, речь. Вкусы, запахи. Я будто все открывала заново. И себя в том числе. До этого я была в Ереване в 1986 году. Прошло много лет, можно сказать, целая жизнь. Но Армения всегда оставалась для меня манящей, завораживающей точкой на карте. Для меня это очень важная, знаковая поездка. Удивительные люди сопровождали меня. И меня преследует странное чувство — будто всех этих людей я знала давно, в какой-то другой моей жизни. И встреча с ними была долгожданной. И еще мне кажется, что скоро, очень скоро мы встретимся вновь, и вновь будем бродить по ночному городу и слушать музыку поющей воды.