Крах эпохи безнравственности

Самая большая и расхожая наша ошибка заключается в готовности руководствоваться догмами, вырванными из естественной среды их возникновения и обитания. Мы хотим впихнуть истины вчерашнего дня в сегодняшний, опрометчиво называя их общепринятыми. И даже не замечаем, как смешны, нелепы, а порой и опасны они становятся. Писатель Рубен Овсепян - об ошибках, агрессивном большинстве и равновесии линейки.

Чай вдвоем
Со мной навсегда осталось первое по-детски жгучее ощущение собственной ошибки. Не помню уже за что, я обиделся на отца. Вечер. Мы одни в доме. Он налил нам обоим чай, а на столе лежала одна ложка. Я схватил ее, насыпал в стакан сахар и мешаю. Долго. Назло. Чай стынет. Я мешаю. «Не отдашь мне ложку?» — спрашивает отец. «Нет», — говорю. Он не рассердился, не ударил меня, сказал: «Ладно». И вдруг я всей своей кожей почувствовал, как больно ему сделал. Этот страх, что я могу причинить боль, остался со мной навсегда. Впрочем, от ошибок, конечно, не уберег.

Времена одного существительного
Сейчас стало модно копаться в исторических ошибках. Дело по определению бессмысленное. По мне прошлых ошибок и вовсе не существует. Они вообще могут случиться только в настоящем времени, ведь необходимое условие для них — возможность выбора. Так называемые исторические ошибки тоже случались только в настоящем — в настоящем прошлого. А судить о них теперь... Как я могу считать ошибочным то, что воспринимаю как данность?! Если помучить мозги, можно предположить, что, скажем, послушай армяне когда-то Васака Сюни (правитель Армении, назначенный персидским двором, Vв. — ред.), все могло сложиться иначе и, может быть, лучше. Иначе — да. Но лучше ли? Как знать! Другое дело, что у ошибки есть будущее, да и то, если только взять на себя смелость признать ее и постараться просчитать последствия.

Интеллигенция стояла на пристани с видом второй скрипки
После провозглашения независимости в Армении интеллигенция и, в частности, деятели культуры словно отошли на второй план. Конечно, можно считать это ошибкой, можно даже искать виновных. И все же не мешало бы попытаться понять, что произошло. А произошло нечто вполне естественное: то, что накопили, наработали деятели культуры Советской Армении, было полностью израсходовано на Карабахское движение и провозглашение независимости. Наступило истощение. И разочарование. Дело в том, что после революции интеллигенция, казалось бы, подготовившая ее, вдруг обнаружила, что она — порождение прошлого строя. То же самое было, к примеру, после революции 17 года... И совсем не потому, что русские разночинцы вдруг прониклись уважением к царю, а мы — к секретарю ЦК. Просто и разночинцы, и мы были носителями нравственности, созданной при прежнем режиме. Новый пока не разработал своей системы ценностей, и ее заменили сиюминутными, подогнанными под ситуацию надуманными ценностями, чуждыми в первую очередь людям думающим. Кстати, очень многие честно признались в том, что остались в прошлом строе. Это очень болезненный, но, думаю, естественный процесс. Сейчас начался новый этап  накопления интеллектуальной энергии. Когда она наберет необходимый потенциал и станет востребована, пока неизвестно.

Архипелаг осторожности
После развала Союза многие русские писатели достали из столов неопубликованные, диссидентские произведения. А армянские — нет. Были, конечно, и у нас работы, которые в определенный период времени не печатались. Но уже в последние годы существования СССР — я это говорю ответственно как тогдашний главный редактор издательства «Советакан грох» («Советский писатель», арм.) — было издано практически все, что когда-то не шло по идеологическим соображениям. Надо признаться, его было немного. И у нас вообще не было диссидентства. Дело в том, что российская мысль, поскольку русские являлись хозяевами и гегемонами, была направлена против строя, против режима. Мы же боролись за сохранение национальных ценностей. Словом, наше положение усугублялось тем, что мы не обладали той ограниченной независимостью, которая возможна даже в рамках империи. С таким мировосприятием диссидентами не становятся. Что интересно, не появилось и антирусской литературы. И этому тоже были объективные причины. Скажем, то, что именно Россия служила посредником для нашей связи с большим миром, или то, что все-таки не одно поколение армян выросло на русской культуре. Фактически я так обстоятельно и красиво пытаюсь выразить простую мысль: мы были напуганы и крайне осторожны.

Уж очень была еще свежа память о временах, когда ценой каждой ошибки была жизнь и будущность всего народа висела на волоске. Геноцид стал для нас непомерно тяжелым бременем. Эта тяжесть давит, не позволяет нам идти на риск, делать очаровательные безумства. Легкости нам не хватает! Нужно освободиться от непосильной ноши, найти способ выйти из-под массового гипноза. Заметьте, не забыть и не скинуть, как сейчас часто предлагают. Такой вариант всего лишь усугубит ситуацию. Я уверен: нам надо стать сильнее, нежнее, милосерднее, терпимее. Это требует времени и звучит не очень убедительно, но другого пути нет.

Чаренц не повесился, потому что его убили
Концы пережитой трагедии я обнаруживал в самых неожиданных ситуациях. Скажем, много лет назад с удивлением обнаружил, что не знаю армянского писателя, который покончил жизнь самоубийством. Хорошо это или плохо — вопрос второй. А вот почему? И я, как мне кажется, нашел для себя определение ни к чему, впрочем, не обязывающее. Мысль о самоубийстве появляется практически у каждого. Она имеет свойство разрастаться, как живой организм, если среда этому способствует. Когда она достигает размеров всей человеческой сущности, и происходит суицид. Наши писатели просто не доживали до такого состояния, потому что их до этого уже убивали. Вспомните хотя бы Чаренца.

От перемены значимости слагаемых сумма ошибок меняется
Чтобы говорить о самой серьезной нашей ошибке, нужно разобраться в ее составляющих. Мы живем в такое время, когда кто-то один или какие-то несколько людей не могут сделать что-то против моей воли, против воли народа. Если они делают это, — а они делают, — значит, каждый из нас в чем-то ошибается. Значит, мы — не та материя, которая способна породить умеющих найти верный путь. Точнее, породить-то мы умеем. Мы не можем разработать механизмы, которые обеспечат им возможность реализовать себя. Люди, на мой взгляд, способные быть блестящими президентами, и не пытаются выдвинуть на этот пост свою кандидатуру. У нас в парламенте буквально всего лишь несколько реальных депутатов. Кому ни лень говорят, что это серьезная ошибка. И ничего. Следующий состав будет таким же. Сумма личных просчетов каждого, которые, как нам кажется, нисколько не влияют на глобальные процессы, и порождает глобальное зло. Ощущение ничтожности каждого из нас и незначительности наших заблуждений и есть большая ошибка.

Кризис агрессивного большинства
Из бесконечной череды «незначительных» ошибок соткан и нынешний кризис. Конечно, я, как и многие, задумывался, куда может привести человека технический прорыв. Но ведь такое случалось не раз. Я родился в совсем другом мире и для меня полет многотонного самолета — все еще непостижимая загадка. Во времена Достоевского чудом считался паровоз. Но человечество всегда умудрялось переварить все это. Есть люди, способные переварить это и сейчас. Пусть таких мало. Они всегда были в меньшинстве. Другое дело, что большинство никогда не было столь агрессивно и столь развращено. Недавно я слышал по радио репортаж о выставке сладостей в Мюнхене и с удивлением узнал, что в рецепты некоторых яств входят золото и бриллианты. Мы дошли до того, что социальный заказ общества на создание чего-то стал исходить от одного-двух богатых людей. Расточительность дошла до безобразия и, понятно, должен был найтись механизм, способный остановить это безумие. Им и стал кризис. И я не вижу в нем ничего плохого.

Эта ситуация описана еще в Библии и во многих других очень умных книгах. Нижний предел известен всем — это ноль. А верхний? Двести долларов лучше ста, триста — лучше двухсот… И так по нарастающей, пока не рухнет Вавилонская башня и мы не начнем отсчет с нуля. Такое случалось не раз. Просто сейчас — с нами.

В детстве я очень любил книгу Перельмана «Занимательная физика». Так вот, там был описан опыт. Нужно положить линейку на два пальца и постепенно сводить их. Знаете, что происходит? Пальцы двигаются не одновременно, а сначала один, потом другой. Если проецировать этот опыт на кризис, можно сказать, что очень долго развивалась техника и вместе с ней безнравственность. Они всегда идут рядом. Не потому, что научная мысль аморальна, просто она по природе своей не обладает нравственностью. Она создает бомбу, способную уничтожить Землю. А не позволить ее уничтожить может только новый виток развития искусства. Только оно создает противовес, ставя вопросы о духовности, смысле жизни. Не случайно сильные мира сего вдруг задумались: зачем на земле накопили столько оружия, которым можно тысячу раз уничтожить планету, если после первого раза все остальное мгновенно лишится смысла? Думаю, просто сейчас наступает эра духовности. Начинает двигаться второй палец, чтобы удержать линейку в равновесии.

Досье
Рубен Овсепян — прозаик, член правления Союза писателей РА, главный редактор журнала «Дрошак».
За повесть «Вордан кармир» удостоен премии Дереника Демирчяна (1980г.)
За книгу «Под абрикосовыми деревьями» — премий президента РА и Дереника Демирчяна (2006г.)
Его произведения переведены на русский, немецкий, словацкий, чешский и др. языки.
Автор перевода романов Габриэля Гарсиа Маркеса «Сто лет одиночества» и «Осень патриарха».
По его сценариям сняты художественные фильмы «Терпкий виноград», «Апрель», «Яблоневый сад», «Самая теплая страна», «Тоска».

Журнaл «Ереван», N4, 2009