Штучная профессия

Он художник, который не только видит и показывает, но и учит смотреть. «Танкист» российского кинематографа с удовольствием говорит о литературе, людях, жизни, о прошлом и будущем, но главное — о кино. Карен Шахназаров — человек с историей и историями.

Карен Георгиевич, вы приехали в Ереван на премьеру вашего последнего фильма «Белый тигр». Лента военная, отличается от ваших предыдущих работ эпичностью как темы, так и съемок. Расскажите немного о фильме.

— Идея снять военную картину возникла у меня давно. Это вообще отдельный жанр, отдельная режиссура. Ты можешь хорошо снимать камерные картины, но не суметь снять военный фильм. Это, так сказать, профессиональный вызов для любого режиссера. Все равно что для летчика полетать на сверхзвуковом самолете. И вот я как раз наткнулся на роман молодого питерского писателя Ильи Бояшова «Танкист, или «Белый тигр». Мне очень понравилась история, которую придумал Илья, она мне чем-то напомнила Моби Дика. Строго говоря, роман фантастический — и это меня тоже привлекло. Понятно, что Вторая мировая как явление свое значение в мировой истории не утратила. Но при этом время идет, и каждое следующее поколение по-новому воспринимает эти события. Нужно преподнести их так, чтобы всем было понятно и интересно.

В фильме танковые бои очень реалистичны, при этом нет ощущения использования компьютерной графики и спецэффектов.

— Я сам служил в бронетанковых войсках, но одно дело служить, а совсем другое — снимать. Мы старались обойтись без компьютерной графики, потому что поняли, что она все-таки будет заметна. Снимали с реальными машинами, с реальным огнем — это создало совершенно другой эффект. Вообще, моей режиссерской задачей было погрузить придуманный Ильей фантастический сюжет в документальную реальность войны. То есть с одной стороны — удивительный Найденов, обладающий мистическим даром. А с другой — абсолютная историческая достоверность. Сцена капитуляции Германии снята по мемуарам Константина Симонова. Ужин немецких генералов — по воспоминаниям самого Кейтеля, которые он успел написать, пока его не повесили в Нюрнберге. Речь Гитлера в финале «Белого тигра» полностью собрана из его высказываний разных лет. Я вообще доволен тем, что сделал, хотя бы потому, что сделал все, что мог. Все свои знания я вложил в эту картину. Для меня это был целый этап, и вот он пройден. К тому же снимать военное кино — это большое приключение.

Ну, снимать любое кино наверняка то еще приключение!

— Точно! Вообще говоря, все начинается с истории, которая тебя вдохновляет. Причем иногда источником вдохновения может послужить не целая история, а один человек. Вот, например, был некий репетитор танцев, с которым мы познакомились на съемках фильма «Мы из джаза». Необыкновенно интересный был человек. Но вскоре после съемок он скончался, так что не удалось нам с ним пообщаться как следует. И все-таки очень он вдохновлял. Короче говоря, мы придумали про него целую историю, и сняли фильм «Зимний вечер в Гаграх». Но самое интересное началось потом. Это было в 1985-м, картина уже вышла в прокат. Однажды мне позвонила молодая женщина и сказала, что, мол, знаете, я посмотрела ваш фильм, и это точь-в-точь история моего отца. Родители развелись, я с отцом практически не общалась. Несколько лет назад он умер. И тут я спрашиваю у женщины, кто же ее отец. А она отвечает: Быстров! Представляете, это был тот самый наш репетитор! То есть, вообще ничего не зная, мы каким-то образом сняли историю его жизни. Да так, что родная дочь, не предполагавшая даже, что мы с ее отцом знакомы, узнала его по фильму. Вот какие бывают приключения!

Эту историю вы придумали сами. А на базе существующих литературных произведений типа «Палаты №6» снимать сложнее?

— Наоборот, считается, что экранизацию делать легче. Хотя, вы знаете, все зависит от книги. Я убежден, что есть произведения, которые невозможно экранизировать. Вот «Мастер и Маргарита», к примеру. Ну как решить проблему с котом?! Ведь у Булгакова кот — это чисто литературный образ. В сознании читателя он то кот, то человек, то вообще непонятно какое существо. То он одет, то он с хвостом, то с лапой, то без. Однако читатель с легкостью справляется с этим. Но как в кино показать булгаковского кота? Только котом? Не то. Человеком? Тоже не то. Есть же такое в литературе. Или, например, гоголевский «Нос». Гениальный, чисто литературный ход. Я бы сказал, совершенно сумасшедший. А в кино его передать нельзя. Даже графика слишком очевидна и однозначна.

А когда автор литературного произведения — современник, как, скажем, было с «Белым тигром», разногласия бывают?

— Илья просто-напросто отдал нам свою повесть, мы выкупили все права. Я предлагал ему написать сценарий или хотя бы поучаствовать, но он отказался. Он вообще картину посмотрел уже готовой. Илье она понравилась, он сказал, что это не вполне то, что в повести, но хорошо. Так что по-разному бывает. Одно время я очень хотел сделать экранизацию «Трудно быть богом» Стругацких. Я был тогда совсем молодым. В общем, поехал я к Аркадию Стругацкому, мы с ним поговорили о том о сем. В основном о том, что вряд ли мне дадут экранизировать — из-за цензуры. Иногда она не распространялась на само произведение, но не допускала экранизаций. Ну а потом я предложил ему написать сценарий, на что он ответил: «Молодой человек, хотите снимать — снимайте! Будет это совпадать с книгой, не будет совпадать — главное, чтобы было хорошо. Вон «Сталкер» и «Пикник на обочине» — совершенно разные произведения, а ведь прекрасное кино снял Тарковский». Я, кстати, тогда написал сценарий, и мне очень приятно, что Стругацкий его однажды даже назвал лучшим. Но так и не снял… Не дали.

А сейчас уже не хотите?

— Да нет уже… И не в сроке давности дело. Вот сценарий к «Палате №6» еще 20 лет назад дописали, он так и лежал у меня в ящике. И я в итоге этот фильм снял. А «Трудно быть богом» уже снимать и не хочется.

А сейчас в ящике что-то есть?

— К сожалению, нет. Потому и планов определенных на будущее нет. Но это долго не продлится. Ящик долго не бывает пуст.

Очень фактурная и своеобразная внешность не только у главного героя «Белого тигра», но и вообще у всех ваших актеров. Многие из них больше нигде в кино и не играли. Как вы их подбираете?

— Я придаю внешности, особенно лицу в кино огромное значение. В «Белом тигре» мы даже для массовки устроили кастинг, потому что я понимал: со времен войны очень многое изменилось, даже лица. Мне хотелось достоверности, поэтому мы тщательно выбирали каждого, кто мелькал на экране пускай 5 секунд. В фильме играет очень много непрофессионалов, но для меня важнее всего лицо. Порой интересное лицо говорит о времени больше, чем хорошая актерская игра. Вообще с лицами работа отдельная. Каждое должно быть с историей, проходных лиц у меня нет. Иногда для второго плана я могу искать человека целый месяц. Этот метод я не придумал, а подсмотрел у Феллини. Еще в молодости я читал, как он работал: объявлял наборы, на которые приходили люди просто с улицы. Я делаю так же. Иногда приходят очень интересные люди, и даже если для конкретного фильма они не подходят, мы фотографируем их и храним в базе.

А кто еще из режиссеров вам близок?

— Я в молодости был под сильным влиянием Феллини, Бунюэля. Сейчас люблю Эйзенштейна. Необыкновенный мастер, с годами это понимаешь. Чем старше становлюсь, тем больше он мне нравится. Вообще, когдато многие режиссеры, советские и зарубежные, влияли на меня. Но сегодня я не могу назвать кого-то, кто оставляет такое гипнотическое впечатление, как тогда Феллини или Бунюэль. Но это, наверное, логично, я был молод. Захватывало.

И все-таки, режиссер видит или показывает?

— Вообще художник видит. Это не значит, что он может ответить на все вопросы. Честертон говорил, что талант — это тот, кто попадает в цели, которые все видят, но не могут попасть. А гений — это тот, кто попадает в цели, которых не видит никто. По-моему, очень точно. Художник видит, а мы потом говорим: «О, гляди-ка, а он прав!»

А сценарии вы пишете?

— Я практически все свои сценарии писал в соавторстве с Александром Бородянским. Но, знаете, это необязательно. Есть режиссеры, и очень хорошие, кто совсем не пишет. Гайдай вот не писал сценарии, а кино у него авторское. Другой вопрос, что хороший режиссер принимает участие в создании сценария любой своей картины. Просто формально — сценарии пишут не все. Мне лично это дело нравится, я даже в свое время пробовал силы в литературе. Вот «Курьера» я снял по своей же повести. Я не находил того, что мне хотелось, вот и писал со своим соавтором, профессиональным драматургом.

Меняется ли со временем стиль режиссера?

— Всю жизнь я снимал очень разное кино. Даже не знаю, почему так случилось, но все картины разные. Хотя, конечно, что-то общее в них есть. Вообще, фильм как человек. Он ведь за свою жизнь очень меняется. Сегодня я гораздо более снисходителен, нежели в молодости, к людям, которые 10 лет назад говорили одно, а сейчас — другое. Я понимаю, что в жизни так бывает. Иногда это конъюнктура, а иногда человек действительно меняет взгляды, видение, вкусы. Но в то же время странным образом что-то в нем, какой-то стержень остается неизменным. Так и в кино. У режиссера всегда есть что-то свое.

Это и отличает одного режиссера от другого?

— Режиссера, который снимает кино, — да. Меня частенько спрашивают о том или ином фильме, хорошее это кино или плохое. Для себя я определяю так: кино это или не кино. Мы ж не говорим: хорошая или плохая жизнь. Жизнь она такая… В ней смерть, счастье, любовь, ненависть. Про кино то же самое. Есть кино и все остальное. И это остальное порой очень неплохое, но оно все же не кино.

Сегодня вы директор «Мосфильма», и от вашего «хорошо» или «плохо» зависит судьба многих лент.

— На самом деле сейчас такая система, что от меня немногое зависит. Большое количество продукции, которая снимается на «Мосфильме», имеет своих инвесторов. И уже они диктуют требования. Есть фильмы, в которых я участвую как продюсер. Иногда мы присоединяемся к работе над картиной, когда уже есть отснятый материал. Так было с фильмом «Она» прекрасного режиссера Ларисы Садиловой. Бывает, занимаемся даже кастингом. Например, так снимали фильм «Звезда». Я хочу сказать, вмешательство бывает разным.

А как сами режиссеры на такое вмешательство реагируют?

— Тоже по-разному. Но мне повезло: у меня не было принципиальных конфликтов, хотя это обычное дело в кино. Естественно, если ты продюсер и серьезно вкладываешься, ты требуешь каких-то вещей. Режиссеру они могут не нравиться. Я и сам много раз был в такой ситуации как режиссер, мне это привычно. Я вырос в советском кино, когда, прямо скажем, ни одна картина не обходилась без вмешательства цензуры. Кстати, иногда оно было очень полезным, хотя я в то время очень сопротивлялся. Там же и художественные претензии были, которые во многом пошли ленте на пользу. С продюсерами я тоже работал, но мне повезло — никто из них в мои дела не влезал. А с другой стороны, это кино: не хочешь — не работай. А если хочешь, то принимай в расчет правила игры. Кстати, в советское время то, о чем нам, молодым, нельзя было даже заикнуться, делали мэтры — Бондарчук, Рязанов. С ними по-другому разговаривали. Многие вещи они отстаивали, потому что право заработали.

Сейчас это право пытается заработать множество молодых режиссеров. Какое оно, молодое кино в России?

— Трудно сказать. Молодое российское кино, к сожалению, ориентируется исключительно на фестивали, что, на мой взгляд, губительно. С другой стороны, это понятно. Ситуация такая, что попасть в серьезный прокат российский молодой режиссер практически не может. Он ищет нишу для выхода, и фестивали ему такую возможность предоставляют. Просто у них свой, определенный заказ. Никто прямо этого не говорит, но все знают. Даже зритель понимает. Когда я начинал свою карьеру, мы про фестивали и не думали. Ты понимал, что аудитория у тебя как минимум 3 миллиарда. Это совершенно другое ощущение. Сегодня же разрыв очень большой: фестивальные фильмы получают призы, но их никто не смотрит. Если говорить о российском молодом кино, то с прискорбием нужно отметить, что уровень образования режиссеров не просто оставляет желать лучшего. Его даже сравнивать невозможно с тем, что было в наше время. Ну и кино соответствующее. Что может сделать ВГИК, если на режиссуру поступают люди, которые «Анну Каренину» не читали. Ладно «Анну Каренину», вообще ничего не читали. Бывает, ведущие мастера занимаются тем, что книжки студентам задают читать. Становятся преподавателями литературы. Такого не было в наше время. Когда я поступал, со всего Союза приезжали тысячи ребят из Богом забытых мест, и они обладали достаточным набором знаний. Хотя вроде был дефицит книг. Сейчас дефицита нет, но абитуриенты не знают ничего. Режиссура вообще требует эрудиции, разносторонне развитых людей.

А вообще, в принципе, можно вырастить режиссера?

— Думаю, да. Вырастить можно — если человеку, у которого есть некая внутренняя творческая энергия, дать соответствующее комплексное образование. А как определить, у кого эта энергия есть? Да никак. Даже в советское время с курса становился режиссером один студент — и это уже было достижением. Профессия штучная. Тут ведь еще важно быть организатором, уметь пробиться. Особенно в наше время. Есть очень способные ребята, у которых нет никакой хватки. Кино — жесткий мир, в нем крутятся большие деньги. И ты должен доказать, что можешь ими управлять. Я, кстати, во ВГИКе курса до второго особо не блистал. У нас были звезды, а у меня долго ничего не получалось. Потом я как-то подтянулся, но никогда не шел впереди. Были ребята получше, но режиссером стал я.

Вопрос, который не может не задать журнал «Ереван» Карену Шахназарову: снимать что-нибудь в Армении не собираетесь?

— У меня такие идеи время от времени бродят, но пока ничего конкретного. Меня очень интересует Карабах, хотя я там не бывал никогда. Интересует в силу того, что мои корни из Карабаха. Семья по отцу была очень известной — Мелик-Шахназаряны. Но вырос и сформировался я в России.

Так самосознание у вас русское или армянское?

— Скорее, русское. Но при этом я горжусь тем, что наполовину армянин. Я считаю это своим преимуществом. Историю моего рода можно назвать даже кавказской. Но я русский режиссер армянского происхождения, в чем никакого противоречия не вижу. Армяне играли и играют очень большую роль в русской культуре. Это плодотворное сотрудничество. Для меня Армения и Россия — нечто единое. Я никого не хочу обидеть и понимаю, что есть другие взгляды, но для меня это единая культура, единое духовное пространство. Ни Армения не может без России, ни Россия без Армении.

А по-армянски вы говорите?

— Нет, к сожалению. Отец понимал, но тоже не очень хорошо говорил. Дети мои, конечно, совсем русские. Но все равно, я вижу, что им нравится история их рода. Мы поддерживали связь с Арменией. Я их обоих возил в Армению. И сам периодически приезжаю.

Помните свои первые впечатления?

— Конечно! Это было в начале 1970-х. Я был в восторге от страны. Много плохого произошло в Ереване в 1990-е, но сейчас я с удовольствием отмечаю, что город ожил за последние годы. В нем появился драйв. Я вижу, что Ереван живой. Мне кажется, армяне, при всех сложностях, позитивны всегда. Не привыкать нам выживать после трагедий.

Журнал «Ереван», N3(83), 2013