Общество Путешествия
Вечная, как вода
Для большинства людей первая и, увы, единственная ассоциация со словом «Бжни» — вода. Знаменитая минеральная вода в знакомых зеленых бутылках на полках всех без исключения армянских магазинов. А вот для жителей одноименного села в этом слове кроется целая бездна смыслов, событий, явлений. Жизнь в Бжни — как сбывшееся народное пожелание, вечная, как вода.
Село добротное. Основательное. Обстоятельные люди живут здесь в прочных, надежных домах. А символом незыблемости этой жизни высится над селом крепостная стена. Когда была возведена крепость Бжни, сейчас сказать трудно. А что в X веке она была достроена и стала одной из самых неприступных в средневековой Армении, известно точно. Тогда на этом месте был город. Его расцвет пришелся на XI век, когда здесь, в своем родовом поместье, поселился знаменитый военачальник, князь князей Васак-Олом Пахлавуни. Имя его в селе назовет вам каждый. В нашем случае им оказался некто Мисак. Охотно рассказав о достижениях великого строителя и подвигах храброго воина, он с типично простонародным сарказмом, для порядка чуть-чуть прикрытым смущением, поведал историю его смерти:
— Весть о том, что на страну напал враг, застала Васака во время пира. Но он не стал дожидаться, пока соберется вся его армия, и во главе 500 воинов ринулся в бой. Солдаты его сражались, как львы. Словом, разбили врага. Устал Васак, привязал коня к дереву, лег под ним и уснул. В это самое время мимо мужик проходил. Польстился он на княжескую одежду, расшитую золотом и серебром, на оружие, о котором мог только мечтать, и… убил Васака. Так и умер великий воин.
***
Над каменной оградой высится холм. Ходишь по нему и ощущаешь город под ногами. Наверное, поэтому как-то комфортнее передвигаться по самой стене. Дойдя до обозримого ее края, замечаю арочный проем в узкий лаз, ведущий в подземелье. Конечно, лезем туда. Опасно — крутой спуск. Пыль. Сначала идем по торчащим камням, потом — по еле заметным ступеням. В глубине тоннеля виден свет. Значит, есть и другой ход. Может, более безопасный.
— Куда, куда? — слышу сверху. — Там ступени стерлись совсем, свалитесь! Лезьте обратно, я вам другой ход покажу.
Это Ашот. Показав нашему фотографу вполне нормальную дорогу, он начал рассказывать историю своей жизни. Пожалуй, пока последнюю из миллиона тех, что за столетия сплелись в историю крепости.
— После независимости я, как и все, решил приватизировать свою землю. Участок мой — вон тот, что как раз упирается в крепостную стену. Вот и записали его на меня вместе со стеной…
— Да, заборчик у вас знатный получился.
— Я, главное, сказал: зачем мне стена? Но они рукой только махнули. Так вот, лет 6 назад пришли люди, говорят: стену будем укреплять. А сад мой, а огород? Словом, я запротивился. Потом совестно стало, и — согласился. Они меня и двух моих сыновей на эти работы и взяли. Так что стену мою я своими руками и укрепил. Вы наверху уже были? Пойдемте, я вам все покажу.
И мы побрели на вершину холма, где над зеленым полем красно-черной шахматной доской высятся уцелевшие стены княжеского дворца. Внутри, точнее, между ними из-под земли местами выступают красные, подогнанные друг к другу каменные плиты. Окно на высоте моего роста наводит на мысль, что рассчитывался он на великанов.
— Видишь, мы законсервировали эти стены. Чтобы хоть то, что есть, уцелело. И тут, смотри, всего два ряда кладки сохранилось. Это церковь, скорее всего. Думали ее восстановить, но как она выглядела, уже невозможно узнать. Вот и решили так оставить. Но самое интересное чуть дальше. Вон, видишь, помещение с арками, как церковь, только без дверей и под землей. Вроде решили, что это бассейн для воды. И здесь, и где-то в горах нашли куски глиняных труб, по которым вода сюда стекала. Хотя археологи, что здесь работали, уходя, сказали: «Эта крепость так и осталась для нас тайной».
Всю дорогу Ашот поднимал с земли куски разбитых кувшинов, внимательно изучал их и складывал.
— Что, привычка, оставшаяся со времен раскопок?
— Нет. В моем домашнем музее есть пара кувшинов, которые мы с сыновьями собрали и склеили. Так вот, там не хватает нескольких деталей. Вот я и ищу их все время.
— В домашнем музее?
— Пойдем, покажу.
В комнате на столе лежат сокровища, которые нашел Ашот во время строительных работ, — разноцветные обломки глазурованной глиняной посуды, фигурные крышечки от нее же, гвоздики, пара железных инструментов, бусы и даже нежное девичье колечко…
— Я предложил сдать все это в музей, но мне сказали: «Лучше храни сам. Когда-нибудь музей откроют здесь, и ты передашь туда все эти богатства». Вот я и храню.
На тахте рядом высятся огромные фолианты из лавашных пергаментов.
— Ашот! Ты не угостил гостей! — с порога возмутилась хозяйка дома. — Только что испекли, горячий еще. Из зерна, которое мы сами и вырастили. Попробуйте!
Она скатала в трубу несколько аппетитных лавашей, отказаться от которых, даже формально, из приличия, мы не смогли. Лавашные шкурки растаяли на глазах.
***
Дальше наш путь лежал к церкви Сурб Аствацацин. У входа жестяная табличка с датой основания — 1031 год. Это практически все, что уцелело от некогда большого монастыря. Вежливо дождавшись, пока мы осмотрим церковь и поставим свечи, Ашот начал свой рассказ, настолько артистичный, что хоть кино снимай:
— В 1386 году Бжни захватили войска Хромого Тимура (Тамерлана), и начались погромы. Пошел к Тимуру настоятель церкви Аствацацин и взмолился: «Будь милосерден! Вели прекратить убийства!» — «Даю тебе времени до утра, — отвечал ему Тамерлан. — Сколько народа поместится в твоей церкви, столько и выживет». Утром захватчик проснулся среди пустых жилищ. Позвал своих людей и стал спрашивать, как, мол, так вышло. «В церкви поместились все», — ответили ему. Разъяренный Тимур пошел к настоятелю и потребовал объяснений. «Вера Христова дала им крылья, и они улетели», — ответил тот. А на самом-то деле все случилось вот как: храм наш соединен с крепостью подземным ходом. Через него и убежали жители, скрывшись за надежными стенами.
Монастырский покой лишь изредка нарушало щебетание пташек в вечернем оперении, словно от Юдашкина. На скамью бесшумно присела женщина, продавшая нам свечи.
— Угощайтесь, — протянула она пучок какой-то зелени. — Ее и так, сырой, есть можно.
Я хотела было помыть ее в монастырском роднике, но передумала. Наверное, поэтому почувствовала ее тонкий аромат всеми своими вкусовыми рецепторами. Хотелось помолчать, но женщина заговорила:
— В воскресенье надо было приезжать. У нас каждое воскресенье — в жару, в дождь и в холод — служат литургию. Колокол на стене маленький видела? Бьют в него. Хор поет. Хорошо… Видишь, как церковь наша сохранилась? Красавица! Когда Советы были, купол хотели снести. Как везде. Народ не разрешил. Но в церковь сельчане приходили очень редко. Вон, сейчас сколько сил наш настоятель положил, чтобы люди в церковь стали ходить. Так вот молодежь приходит, а те, что постарше, — нет. Безбожники…
— В Бжни есть 26 церквей, — вступает в разговор Ашот. — Часть из них практически разрушена. Ряда два кладки сохранилось. А есть, которые и по сей день стоят. Скажем, Сурб Саркис. На ней табличка, что она седьмого века, но мы-то знаем, что на самом деле — пятого. Говорят, это самая маленькая церковь в Армении. Хотите, поедем туда?
***
Эту церквушку на самой вершине скалы видно со всех точек в селе. Подъезжаем к ней на предельно близкое «машинное расстояние». Дальше взбираемся пешком через кладбище. Что-то очень трогательное есть в этих маленьких церквушках. Те, большие, они для народа, для веры. И строились они с размахом, во славу Божью. А эти словно для тебя лично, для твоей одной заблудшей души. И, видимо, появлялись они по случаю, скажем, чудесного выздоровления ребенка. Похоже, не только я так думаю. На самом пике, прямо во дворе, у одинокого хачкара стоят несколько недопитых бутылок домашней водки.
— Сюда часто приходят просто посидеть, поговорить по душам… А что не выпили, оставляют тем, кто придет потом. Хотите попробовать? Как знаете, а то у нас плохой водки не делают.
Стоять бы так и стоять на высоте птичьего полета, да фотограф торопит. Над селом сгущаются тучи, а мы непременно должны отснять еще одну церквушку.
***
Она затерялась между жилыми домами. Стены разрушены до середины и, судя по неуместному блеску железа, совсем недавно накрыты крышей — наскоро, просто чтобы не обвалилось и то, что пока цело.
— В эту церковь приводят больных детей, и они излечиваются, — говорит Манук, молодой парень, живущий поблизости. — Видишь родник — вода льется прямо из-под церковной стены. А церковь испокон веков стоит, и ничего. Выпей, вода целебная!
Пью. Облазив все стены этой странной церкви и не найдя ничего примечательного, кроме родника, который отчего-то камень не точит, выхожу под солнце и сажусь на ступеньку постамента, над которым высится хачкар.
— А почему у той плиты столько разбитых бутылок?
— У этого камня своя история. Когда-то здесь был захоронен человек, умерший не своей смертью. Так вот с тех пор сюда водят детей, которые сильно чего-то испугались. Сначала моют им лицо водой из церковного родника. Потом набирают воды в бутылку. Подводят ребенка к камню, и он семь раз обходит вокруг него. Потом встает спиной к камню и через спину бросает на него бутыль. Как только она разобьется, у ребенка все страхи как рукой снимает. Знаешь, сколько раз проверено?! Я же говорю, доброе это место.
Мануку виднее. Он прожил здесь всю жизнь. А до этого его отец, дед, прадед…
***
Сидящая под одиноким ветвистым деревом старушка протягивает чашку пробегающему мимо пацану:
— Сынок, налей мне глоток церковной воды.
Он торопливо зачерпывает воду и, расплескивая, несет бабушке. Она задерживает в своей руке его ручонку и прикладывается к ней сухими губами:
— Пусть твоя жизнь будет вечной, как эта вода.
И отчего-то верится, что так оно и будет.
Журнaл «Ереван», N6(66), 2011
