Культура Арт
Женщины без подтекстов
Можно ли устроить так, чтобы лето настало посреди зимы, а светло было не только утром и днем, но и далеко за полночь? Оказалось, да. Надо только переступить порог мастерской художника Армена Прояна. В компании его добрых и светлых персонажей сразу становится тепло, уютно и радостно, вне зависимости от погоды, времени года, суток и вопреки затянувшейся зимней депрессии.
Армен, вы долгие годы жили в Греции и вернулись на родину. Ностальгия не давала покоя?
— Не знаю, можно ли назвать это ностальгией. Сидящим на берегу Эгейского моря и скорбящим по покинутой родине я себя не помню. Но я всегда хотел жить в своем родном городе.
Тогда зачем было уезжать?
— Мне тогда исполнилось 29, остро захотелось что-то изменить в своей жизни. В то время я был очень уверен в себе и хотел начать все с начала, делать все самому, без чьей-либо поддержки, в совершенно незнакомом окружении.
Придумали себе на голову трудности и стали их героически преодолевать?
— Поначалу и правда было сложно. Жил я в комнате 3 на 3, и картины мои, естественным образом, не могли быть больше одного метра — ширины балкона, на котором я работал. Рисовал я вечером, а днем зарабатывал на жизнь помощником маляра. Причем маляр тот периодически говорил, что я кисть в руках держать не умею. По прошествии трех лет я уже преподавал в школе искусств, а со временем мне удалось достучаться и до галеристов. Стал участвовать в групповых выставках, организовал несколько персональных, обо мне даже писали в известных газетах и журналах.
Какая из этих выставок стала для вас самой значимой?
— Каждая из них была особенной, но самой яркой и интересной, по мне, была выставка «Перекресток культур», организованная муниципалитетом Афин. В ней принимали участие четверо художников-иностранцев, работающих в Греции, — двое болгар, один русский и я. И мне было очень приятно оказаться в компании известных современных художников.
Но своим вы там так и не стали?
— Ну почему же? Стал. У меня много друзей в Греции, причем греков больше, чем армян. Это прекрасные люди, иногда до удивления похожие на нас: как и мы, они очень гостеприимны, общительны, добры и не любят подчиняться закону. Двери греков всегда открыты для гостей, они любят накрывать щедрые столы, к ним запросто можно обратиться за помощью, и они непременно помогут каждому. Если на улице кто-то упадет, человек десять бросится к нему: кто с водой, кто с лекарствами, кто предложит подвезти до дома. А представьте, как я удивился, узнав, что продавец маленького магазина рядом с моим домом держал под прилавком толстенную тетрадь, в которую заносил имена должников, бравших у него продукты в кредит! А я-то думал, что такое возможно только в Ереване. Но, как бы ни грело там солнце, какими бы родными ни казались те края, меня тянуло домой. Я даже мебель не покупал все эти 14 лет.
Ну, это уже серьезно! Если армянин не обставляет квартиру, значит, он проживает в ней временно, даже если это будет длиться не один десяток лет.
— Да хоть целую вечность. Машину купил, компьютер тоже, а мебель — нет. Даже когда дочка родилась и, казалось бы, пришло время осесть и обустроиться.
Перебирая годы, проведенные в Греции, о чем вспоминаете чаще всего?
— О море. О том, как пристрастился охотиться на осьминогов — кстати, из них получается отличный шашлык. О том, как однажды я заплыл в открытое море, и вдруг прямо передо мной из воды вылетел огромный дельфин. Сейчас об этом очень забавно рассказывать, но как я тогда испугался! Думаю, обратный путь до берега я проплыл, побив все мировые рекорды, — даже не оглянулся ни разу. Да, море прежде всего… Но, к слову, со временем вдруг ловишь себя на том, что несколько раз в день проезжаешь мимо него и не замечаешь этого. Или мимо Акрополя… А еще я часто вспоминаю, как срывал лимон с дерева у себя в саду и выжимал в салат. Да, мало ли…
Герои ваших картин несколько странные, но однозначно светлые, позитивные, добрые. Они имеют прототипы?
— Некоторые имеют. Ну, скажем, Муза, которая появилась в произведениях последнего периода. А девочка на картинах — это моя дочь. Все остальные — плоды воображения. И, думаю, это заметно. Первой галереей в Афинах, с которой я стал сотрудничать, была «Христина Карелла». Встретившись с ее владелицей впервые, я показал работы и только потом сообразил, что не взял с собой резюме. Я извинился и обещал принести его завтра. Но Христина сказала, что делать этого не стоит. «По вашим полотнам сразу становится ясно, что вы окончили художественную академию. А по персонажам я могу даже сказать, сколько книг вы прочитали». И это притом, что я не люблю заумничать, и мне не хотелось бы, чтобы кто-то, глядя на мои работы, напрягался и задавал себе вопрос: «А что бы это значило?»
Вы оставляете эту почетную миссию искусствоведам?
— Разные искусствоведы причисляли мои работы к разным направлениям. Мне это безразлично. Я никогда не относился к этому серьезно. Никто не может рассказать о художнике и его творчестве лучше его самого. Если, конечно, он захочет. Я, например, не очень люблю распространяться о своем искусстве. Ведь все равно не смогу передать словами больше, чем кистью. Значит, и говорить не о чем.
Ваши персонажи преимущественно женщины…
— Только женщины. Что, впрочем, неудивительно, вот если бы я рисовал только мужчин, это бы настораживало. А если серьезно, через женские образы легче передать эмоции. Потому что они более открыты в своих чувствах. Им проще и расплакаться, и рассмеяться. Одним словом, они без подтекстов.
На ваших картинах стоит подпись Ponchi, и в мире искусства вы больше известны под этим псевдонимом. Наверное, у него есть своя история?
— Обычная, ереванская. Я больше чем уверен, что ни в одном городе мира к жгучему брюнету не пристанет прозвище Рыжий, двухметрового верзилу не назовут Малышом, а худого — Пончиком, Пончем. Это наш ереванский кайф.
Можно ли ваше творчество разделить на греческий и армянский периоды?
— Мне все равно, где рисовать: в Москве, Ереване, Афинах или Дилижане. Для творческого человека нет границ, он работает вне зависимости от географических координат. Но есть один момент, который важен для любого, даже самого творческого, пребывающего выше каких-либо условностей человека. Ощущение дома, своих стен, своей атмосферы, которая тебя вскормила, сформировала. Для меня это Ереван и понятие «ереванци» — ереванец. Это состояние души и, если хотите, пожизненный диагноз.
Звучит почти как пожизненное заключение…
— Я согласен на такой приговор, когда это касается Еревана. Когда меня спрашивают о национальности, я говорю «армянин»… и добавляю — «ереванец».
Многие старые ереванцы сегодня жалуются, что город уже не тот, что нет в нем былого шарма…
— Возможно, здесь и есть доля правды, но это не совсем так. Просто они грустят по ушедшим дням. Я могу их понять. Мне порой самому бывает обидно, когда, проходя по старым знакомым местам, я вдруг не нахожу киоска, где когда-то из-под прилавка покупал фирменные сигареты. Сегодня я бы многое отдал, чтобы на часок вернуть мой Ереван. Очутиться с друзьями в «теймурноце» — забегаловке, главными достоинствами которой были антисанитария и жареная картошка с сардельками. Вернуть городу понятие «дворовой чести». Это, скажем, когда мы с мальчишками, втайне от родителей, бежали в соседний двор разбираться, кто посмел оскорбить девушку с нашего двора. А еще хотелось бы вернуть то чувство, с которым мы раньше всех приходили в кинотеатр «Москва», чтобы успеть купить дешевые билеты за 25 копеек на дневной сеанс и посмотреть очередной шедевр Феллини. Или еще разок зайти к своему мастеру и за бутылкой недорогого вина поговорить за жизнь. Насладиться вечерней тишиной ереванских двориков, на выходные вместе с отцом с утра пойти на Центральный рынок, чтобы не только сделать покупки, но и полюбоваться здешней палитрой. Или в 12 часов ночи прийти к другу на тарелку борща, потому что он (борщ) сварился в полночь и тебя пригласили именно в это время…
Но на этом Ереван не кончается, жизнь продолжается. Новый Ереван не хуже старого. Просто это уже город другого поколения.
Смешно было бы думать, что достаточно получить соответствующее образование, чтобы стать художником. Что еще влияет на формирование творческой личности?
— Когда я заканчивал институт, мой педагог, известный художник Саро Каленц, сказал: «Ну, теперь забудь все, чему ты выучился, и стань художником». Конечно, институт дает навыки, здесь ты отрабатываешь технику, учишься композиции, академическому рисунку. Но художником делает тебя жизнь. То есть все, что окружает тебя, и все, что с тобой случается.
А ваши персонажи живут вашей жизнью или у них есть своя собственная?
— Они живут в своем, ни на что не похожем мире — несколько странном, но предельно открытом и честном и, главное, без лишних условностей. Возможно, в том, в котором хотел бы жить и я сам…
Все же они чем-то смахивают на автора. А может, вы придерживаетесь формулы «один сказал, три в уме»?
— Ничего в уме не держу. Говорю все три, причем сразу, чтобы случайно ничего себе не осталось.
