Все оттенки черного

Айк Григорян совсем не соответствует образу армянского художника. У него не увидишь ярких солнечных красок, ложащихся на холст щедрыми мазками. Он график. Облюбованная им ниша — малая графика. Наверное, поэтому он пока гораздо более популярен в Европе, чем в Армении.

Айк, когда вы поняли, что быть вам художником?
— Кажется, я это всегда знал. Не знаю как. У нас в семье художников нет. Все — врачи. Правда, мое увлечение рисованием с детства поощрял дед. И потом меня, кроме этого, ничего и не интересовало. Помню, как-то моя прекрасная и очень строгая учительница по физике Вера Львовна вызвала меня к доске. Я говорю: «Вы же знаете, что я ничего вам не отвечу по физике». — «А кто сказал, что я с тобой о физике буду говорить? — ответила она. — Сегодня мы поговорим о Ренуаре». Вот таким она была мудрым педагогом и просто так ставила мне тройки. Словом, когда я сказал родителям, что пойду не в медицинский, а в художественный, никто не возражал. Наверное, к тому времени этот выбор был уже очевиден.

И оказались вы в Академии изящных искусств.
— И проучился там в самые тяжелые для Еревана годы — с 90-го по 96-й. Я топал туда пешком несколько километров и в дождь, и в снег. А зимой в институтских помещениях был страшный холод. Мы-то для согрева пили. А вот натура — бедная бабулька, которой платили какие-то гроши, — минут через 15 примерзала к стулу. Но как я любил то, чем занимался!

Все дети рисуют разноцветные картинки. Как случился переход к графике?
— С самого детства я ушел в графику сразу и полностью. Иногда, конечно, рисовал и красками, но любил карандаш и перо.

Однако армянская живопись традиционно пестрит яркими красками.
— Цвет есть у любой картины — хотя бы черный и белый. Вообще, для книги это идеальные цвета — белый лист бумаги, черная краска и миллион ее оттенков. Мои друзья часто смеются надо мной, говорят, сколько бы красок я не намешал, все равно в результате получаю какой-то болотный цвет. Я понимаю, что графика и, в частности, печатная графика малой формы, в которую я углубился, не очень у нас популярна. Ну, есть несколько художников, но нас так мало, что мы даже не можем организовать в Ереване международную выставку. Ведь для этого принимающая сторона должна представить хотя бы 10—15 своих мастеров. А их нет. В 2007 году мы организовали выставку эстампа. Так вот, в ней участвовало всего 6 армян. Но это мой выбор. Каждый человек должен прожить свою жизнь, свою собственную, не навязанную никакими обстоятельствами. И в этом нет протеста. Жизнь не может быть протестом, она — дар, понимаете? И человек в ней, как вода, всегда находит свою дорогу.

Может, дело в том, что эти работы требуют большой скрупулезности, что нам не свойственно?
— Не думаю. Тем более что в графике есть все и не всегда она предполагает прорисовку мельчайших деталей. Посмотрите на работы мастеров современной европейской графики. Там есть и настолько тонкие, детализированные, что мои по сравнению с ними просто детский лепет, просто «мальчик, отойди, ты мешаешь». А есть и, с позволения сказать, монументальные вещи. Ведь в том и заключается прелесть искусства, что в нем нет предела ни разнообразию, ни совершенству. И хороший художник не тот, кто сделал лучше всех, — так просто не бывает, — а тот, кто создал свой мир и был абсолютно честен. Так вот, в моем мире нет ярких красок. Есть штрихи, точечки…

Представляю, как бы вам возражал Мартирос Сарьян.
— Тем люди и прекрасны, что не похожи друг на друга. Я вообще не похож на распространенный образ армянского художника. Все напачкать, разбросать краски и сидеть среди всего этого в позе мыслителя. Это не по мне. Но, думаю, это не самое важное в нашей работе.

А что самое важное?
— У художников, по-моему, действует тот же принцип, что у врачей, — не навреди. Во всяком случае, когда я беру в руки лист хорошей бумаги, меня охватывает именно это чувство — как бы его не испортить. Ведь чистый лист может оказаться лучше, чем то, что на нем появится. Знаете, сколько у меня хранится чудесной бумаги, к которой я не рискую прикоснуться?! В этом году моя жена подсунула мне большую подлянку — заказала и подарила великолепный альбом. Так вот, я его периодически открываю, думаю: «Боже, какая бумага!» — закрываю и откладываю. Это напоминает мне старый фильм о скульпторе, которому учитель, умирая, завещал глыбу каррарского мрамора со словами: «Я не смог создать из этого камня великого творения, сделай это ты». Тот уходит на войну, возвращается, женится, заводит детей, начинает подрабатывать, делая могильные плиты. Глыба мрамора все это время где-то пылится — не до нее. А перед смертью он завещает ее своему ученику… Это история моего альбома. Я бы хотел заполнить его исключительно достойными работами. Но не всегда получается так, как ты задумываешь. Посмотрим, как выйдет.

Вы сейчас живете попеременно то в Армении, то в Италии. Среда обитания воздействует на видение мира?
— Живу я пока в Ереване. Правда, часто и подолгу бываю в Европе. Хотя скоро, возможно, все будет наоборот. На мировосприятие влияет масса всего — кто твои родители, что ты читаешь, чем увлекаешься, кто ты по национальности. Среда обитания в этом перечне тоже, конечно, есть. Хотя все спорно. Скажем, ты живешь в Париже или в Мадриде. То есть можешь посещать потрясающие музеи и выставки, которые формируют, не могут не формировать, определенную эстетику. Но ведь при всем этом, грубо говоря, в процентном соотношении людей талантливых там не больше. А может, и меньше, чем здесь.

Странно, что о национальности в искусстве говорите вы — чуть ли не самый европейский из армянских художников.
— Это здесь меня таковым считают. А в Европе, в России в моих работах часто подмечают что-то армянское. Скажем, я нарисовал иллюстрацию, в центре которой поместил портрет итальянского издателя XV—XVI веков Альдо Мануцио. Мой русский друг посмотрел на нее и говорит: «А шнобель-то у него все равно армянский!» И все мои аргументы, типа итальянцы тоже не курносые, не помогли. Вообще, национальность — странная категория. Никогда не предугадаешь, когда и в какой форме она проявится. Скажем, я заметил такую деталь. В Ереване мы с женой Гоарик говорим на русском, а в Италии — на армянском. Это происходит подсознательно и, по всей вероятности, значит, что я чувствую себя там чужим, — как ежик ощетинился и выставил все иголки. На всякий случай. А если серьезно… Когда ты оказываешься один в чужом культурном поле, возникает вопрос: кто ты? И это зачастую вопрос не только личностный. И ты вспоминаешь Тороса Рослина, Мартироса Сарьяна, Аршила Горки… И это твоя составляющая, вне зависимости от того, что все они очень разные, а ты и вовсе разнее всех.

То, что вы делаете, помимо мастерства, своеобразного видения, требует серьезных и разносторонних знаний. Любите читать или лучше воспринимаете визуально?
— Знаете, в моем доме и вовсе нет телевизора. Я совершенно не переношу этот непрерывный поток бессмысленной информации. В этом смысле я очень консервативен. Люблю читать, слушать хорошую музыку, вынашивать свою тему, свою мысль. Живу своей тихой внутренней жизнью в своей комнате и благодарю Бога — ведь я занимаюсь тем, что умею и люблю делать, чем готов мучиться. Кстати, чем старше я становлюсь, тем чаще бываю неудовлетворен своей работой, даже если от нее в восторге заказчик. Очень муторное, надо заметить, состояние.

А как вы впервые оказались в Европе, в Италии?
— С 2000 года я стал более или менее активно участвовать в международных конгрессах и выставках. Что-то выигрывал в одном месте, на эти деньги ехал в другое. И не столько, чтобы себя показать, сколько посмотреть, что там творится. Ведь в то время в Армении был полный информационный вакуум. Даже приличного интернета не было. А мне так было интересно, что там делается, как люди мыслят, как двигаются. 

А моя первая поездка в Италию была связана с очень забавной историей. Кстати, тут сказалось и мое армянство. Так вот, итальянцы решили организовать выставку экслибриса и объявили конкурс работ. Одним из его условий был размер работы — 15 на 10. Я сделал эскиз 15 на 12. Первым это заметил папа и удивился. «То, что я хочу сделать, требует такого размера», — ответил я. «А условия конкурса — другого. Ты понимаешь, что такое не пришло бы в голову ни одному китайцу, ни одному европейцу?!» Но я армянин и сделал так, как считал нужным. Вскоре от организаторов пришло письмо. Вежливое такое. Мол, дорогой художник, к сожалению, ваша работа была дисквалифицирована и не попала на  выставку, поскольку она не соответствовала пункту 5-му наших условий. Ну, думаю, не прошел номер. Однако вскоре получил от них новое сообщение. Это было что-то вроде: «Учитывая высокое качество вашей работы и неординарность решения, жюри присудило вам специальный приз, эквивалентный первому месту». И я поехал в Италию. Уже на выставке меня все спрашивали, почему я так поступил. Вразумительного ответа у меня не было. Тогда они нашли свой: «Артиста!» То есть типа ты не упертый армянин, а артистическая личность, художник!

И все-таки каждый из нас за что-то ненавидит армянина в себе или себя в своем армянстве.
— Да. В этом и я преуспел. Мы вообще все воспринимаем гипертрофированно. И этому, думаю, есть объяснение. И называется оно — малый народ. Понимаете, о чем я? Если русский крадет лес, это не так страшно. У него леса много. Если армянин, то еще чуть-чуть и начнется страшная экологическая катастрофа. Мы лишимся не только леса, но и земли, ее способности к воспроизводству. И тот, и другой — воры. Но масштабы ущерба разные. И это касается всех сфер. Вот и приходится быть к себе строгим. И все же одно качество в нас, которое бесит меня, я назову. Ненавижу пафос. С кем ни поговори — ну, просто Наполеон ему утром кофе в постель подавал. Причем стоит копнуть, и выяснится: чем больше пафос, тем ничтожнее его носитель.

Может, это извращенная форма проявления себя в нации индивидуалистов?
— Думаю, это разные понятия. Бесспорно, мы — нация индивидуалистов. Возможно, это сложилось исторически. У нас никогда не было понятия школы, потому что все предыдущие достижения каждый раз бывали уничтожены на корню. То есть ситуация, нормальная для других народов, — когда вчера кем-то был поставлен один камень, сегодня на него водрузили второй, и они выстроились в определенный вектор развития, — у нас не сложилась исторически. Отсутствие ориентиров приводило к тому, что талантливые люди были обречены быть сильными, упрямыми и самобытными. И стали рождаться самородки в искусстве, в науке. К примитивному бахвальству это не имеет никакого отношения.

Журнaл «Ереван», N1-2, 2011