Искусство без диагноза

Анна Лоренц ^| Архив Лилит Согомонян

Она не живет богемной жизнью, потому что создает искусство, а не вращается вокруг него. Она с рождения в изобразительном искусстве, но никогда не считала своей целью что-то изобразить. Она пытается поймать неуловимое и задает вопросы, которые делают жизнь красивее невозможностью на них ответить. Словом, Лилит Согомонян работает художником. Точнее, она художник, который работает.

Мне всегда было интересно, выделяются ли детские рисунки будущих художников?

— Не знаю. У меня не было детских рисунков. Вот детские скульптуры были. Первая была сделана в возрасте 5—6 лет. Это был самый близкий, самый дорогой и любимый друг — моя собака. Мои родители очень известные керамисты Ван Согомонян и Нона Габриелян. Они внесли большой вклад в становление в Армении монументальной керамики, их работы выставлены в Музее Сардарапата, Музее современного искусства, Национальной галерее. Словом, в чем я росла, то и делала, использовала то, что было под рукой. Но керамика меня перестала интересовать раз и навсегда в тот день, когда я взяла в руки кисть. Рисовала натюрморты, портреты, участвовала в конкурсах, но это были уже не детские рисунки в классическом смысле этого слова.

Вопрос «кем быть?», скорее всего, не мучил.

— Никогда. Мучило другое — почему у меня такого вопроса не возникает. Я даже завидовала своим одноклассникам, у которых был выбор. Мне казалось, что это великое счастье. Я всегда знала даже не кем я буду, а кто я есть. Вот такое детское самомнение. И ничего с этим поделать было невозможно.

В этой уверенности присутствовало влияние родителей? Они настаивали?

— Нет. У них и времени не было настаивать. В их жизни это был период очень насыщенной творческой жизни. Так что им было совсем не до меня.

И с тех пор никогда не хотелось что-то в своей жизни изменить?

— Хочу я этого или нет, в моей жизни каждый день что-то меняется. И меняюсь я. Это так очевидно, когда ты — художник. Если я начала работу и забросила ее на несколько дней, то уже не могу завершить ее. Это была картина вчерашнего дня. Сегодня ее больше нет. Потом вдруг начинаешь замечать какие-то системные изменения. Скажем, чем дальше, тем меньше средств я использую для выражения своих чувств. Поначалу я была, скажем так, куда более многословна — много цвета, черная бумага… Но постепенно все это ушло. Я стала так лаконична, что, кажется, если так будет продолжаться, в конце концов останется белый лист бумаги. Что-то меняется внутри, начинаешь скупо относиться ко всему, да и воздействие минимальными средствами кажется мне теперь значительно более сильным.

И с тех пор никогда не хотелось что-то в своей жизни изменить?

— Хочу я этого или нет, в моей жизни каждый день что-то меняется. И меняюсь я. Это так очевидно, когда ты — художник. Если я начала работу и забросила ее на несколько дней, то уже не могу завершить ее. Это была картина вчерашнего дня. Сегодня ее больше нет. Потом вдруг начинаешь замечать какие-то системные изменения. Скажем, чем дальше, тем меньше средств я использую для выражения своих чувств. Поначалу я была, скажем так, куда более многословна — много цвета, черная бумага… Но постепенно все это ушло. Я стала так лаконична, что, кажется, если так будет продолжаться, в конце концов останется белый лист бумаги. Что-то меняется внутри, начинаешь скупо относиться ко всему, да и воздействие минимальными средствами кажется мне теперь значительно более сильным.

Картина сначала возникает в голове или складывается во время работы?

— Я никогда не знаю, что я должна сделать. Но точно знаю, чувствую, что должна. Одно неизменно — само слово «изображение» не для меня. Я в изобразительном искусстве, вне его просто себя не помню. А вот желания что-то изобразить, в смысле перенести на холст форму, никогда не было. Я училась, и умение рисовать натуру подразумевалось, требовалось от меня, и я это делала, воспринимала, как должное. Но это было лишь средством. А целью всегда было и остается — поймать и передать что-то такое, чего нет.

На всех твоих картинах изображены очень тесно переплетенные тела. Что это — жизненная необходимость одного человека в другом?

— Это не различные персонажи. Это разные, иногда противоречащие друг другу, но сосуществующие мысли, чувства, черты характера одного и того же человека — себя. Мы так мало о себе знаем, так редко о себе задумываемся… Мне интересно поймать, скажем, ту новую мысль, которой вот только что не было, она пришла непонятно откуда и еще не стала твоей. То есть в основе лежит как раз идея многогранности, многозначности одного человека. Вот почему я глубоко уверена, что человек никогда не бывает одиноким наедине с собой.

Самодостаточность не приводит к изоляции?

— Нет. Более того, я очень общительна. Мне нравится наблюдать за людьми. Они мне любопытны и в плане общения, и чисто визуально. И для меня важно не столько понять их объективно, сколько составить свое о них представление. А поскольку я человек позитивный, то всегда предпочитаю думать хорошо о плохом, чем хотя бы раз ошибиться и подумать плохо о хорошем. Но вообще меня плохие люди обходят или, может, я о них забываю. Понимаете, так много в жизни интересного — не до них.

Самодостаточность не приводит к изоляции?

— Нет. Более того, я очень общительна. Мне нравится наблюдать за людьми. Они мне любопытны и в плане общения, и чисто визуально. И для меня важно не столько понять их объективно, сколько составить свое о них представление. А поскольку я человек позитивный, то всегда предпочитаю думать хорошо о плохом, чем хотя бы раз ошибиться и подумать плохо о хорошем. Но вообще меня плохие люди обходят или, может, я о них забываю. Понимаете, так много в жизни интересного — не до них.

У вас есть график жизни?

— Да. Но его составляю не я. Я работаю всегда, когда у меня есть физическая возможность работать. Это все глупости — мол, вот я живу богемной жизнью, творю искусство и ничего другого делать не буду. Как это не буду? Я женщина, у меня есть муж, дети, работа… Богемная жизнь, конечно, где-то существует. Но, думаю, ею живут не те, кто что-то создает, кто производит продукт. Ведь это требует слишком много времени, концентрации и усилий. Это, скорее, какая-то околотворческая среда, в которой изредка и ненадолго оказываются и люди творческие. Но без этой среды было бы очень скучно. Просто, когда годам к 80 мэтры вдруг пишут мемуары, в них не оказывается ежедневности, быта — одна только богемная жизнь. А что было на самом деле, не знает никто.

Вообще все, что касается искусства, легко обрастает мифами…

— Ну, это же интересно, потому что непонятно. Это нельзя пощупать, попробовать на язык… И начинаются легенды. Не люблю всего напускного, придуманного, утрированного. Не люблю книг, фильмов, созданных о творцах после их смерти. И что самое обидное, чем талантливее человек, тем длиннее этот тянущийся за ним шлейф лжи и домыслов. Это просто ужасно. Нельзя делать гениев настолько доступными. Нельзя объяснять все картины Пикассо его сексуальными влечениями. Искусство в диагнозе не нуждается.

А соблазн-то велик. Тем более, что и сами гении не могут, а часто и не пытаются понять, что с ними происходит.

— Это невозможно объяснить. И даже пытаться не стоит. По крайней мере человеку-создателю. Как только он об этом задумается, не сможет работать. А главное сделать, а не объяснить. Мир прекрасен загадками, а все, что отгадано, скучно. И есть еще одна очень важная вещь. Кто-то что-то создал, и это ушло в его прошлое еще при его жизни — невозможно жить с уже написанной картиной. Потом в прошлое ушел он сам. А живой человек сегодня, сейчас стоит перед картиной или слушает музыку, и в его мире что-то меняется. Вот где золотое сечение искусства. Надо наслаждаться тем, что гении нам дают. И пытаться разгадать не его тайну, а свою собственную. И наблюдать за своими реакциями на произведения. Тем более, что они меняются в зависимости от настроения и возраста.

В работах художника отражаются его чувства, по которым можно проследить какие-то процессы. Скажем, что меняется с возрастом?

— Не знаю. Даже если всю жизнь «развесить» картинами на стене, трудно проследить за изменениями внутри себя. Одно очевидно. Мы меняемся. Нас меняют. И это хорошо. Ведь все меняется к лучшему.

Нас меняют политики или художники?

— Нас меняют все. Даже те, кому, казалось бы, таких возможностей и способностей не дано. Нас меняет любое впечатление — и хорошее, и плохое.

Ваш муж Гагик Казанчян — тоже художник. Два художника под одной крышей — это сложно?

— Это ужасно. Но если бы он не был художником, было бы еще ужаснее. С одной стороны, какой простор для семейных конфликтов! С другой — даже после самых серьезных конфликтов я смотрю на его работы, и они меня успокаивают. Вот когда они меня начнут раздражать, я, наверное, разведусь. А пока меня восхищает то, что он создает, значит, все в порядке.

Фраза «работать художником» кажется абсурдной. И все же, писать картины — это работа или, может, состояние души?

— Работа. И очень тяжелая. Если кто-то говорит, что ему очень приятно стоять перед мольбертом и писать картину, значит, это для него хобби. А для профессионала это очень тяжелая работа, от которой далеко не всегда получаешь удовлетворение. Чаще ты помнишь какое-то потрясающее ощущение, пережитое во время работы когда-то в детстве. Всю жизнь пытаешься его повторить, прожить заново. Как правило, не удается. Но это было так хорошо, что остановиться уже не можешь. И работаешь, работаешь, ищешь, ждешь. Просто я бы, наверное, сформулировала немного иначе: ты не работаешь художником, а ты художник, который работает.

У тебя и так есть прекрасная возможность сказать другому человеку, своему зрителю все, что хочешь. Есть что добавить на словах?

— Я все время задаю вопросы. Мне интересно, скажем, что происходит с нами в тот момент, когда мы вступаем в будущее, которое вот только что стало настоящим и сразу же ушло в прошлое? При этом я уверена, что далеко не все вопросы нуждаются в ответах, более того, в вопросах без ответа и кроется вся красота мира. Мои работы — это след того, что только что исчезло бесследно, это ощущения без попытки их понять. И вы — мой зритель, если нас с вами завораживает один и тот же вопрос.

Досье

Лилит Согомонян

Родилась в 1969 г. в Ереване.

В 1991 г. окончила  Ереванский художественно-театральный институт.

С 1992 г. член Союза художников Армении.

Персональные выставки

2012  — Музей современного искусства, Ереван, Армения

2008  — Культурный центр «Покровские ворота», Москва, Россия

2004  — Галерея «Геворгян», Ереван, Армения

2000  — Artists Museum, Вашингтон, США

1992 — Kreishaus Gallery, Хофхайм, Германия