Приданое

В самые жаркие летние ночи достаю из шкафа хрустящее накрахмаленными складками широкое полотнище выбеленного льна, поглаживаю его с особым чувством и улыбаюсь ей, моей старшей свекрови, бабушке моего мужа - госпоже или, если по-армянски, тикин Аршалуйс, с которой мы практически сразу перешли на ты, почувствовав родство даже раньше, чем у меня появились какие-то внятные чувства к ее внуку.

Давным-давно, когда у нее родился этот самый долгожданный, единственный и несказанно любимый внук, она, известная рукодельница, начала вышивать, вязать и шить ему приданое. Не детское - то, конечно же, было готово заранее и пользовалось легендарной славой в кругу ее приятельниц. Нет, сразу после появления внука на свет госпожа, Аршалуйс - женщина решительная и храбрая - начала готовиться к его свадьбе.

О чем она думала? Представляла ли себе это свадебное торжество и восхищенные возгласы родственников невесты? Загадывала ли, какой будет будущая невестка? Шептала ли молитвы или напевала за работой? Я не знаю. Пенелопа наоборот, она по-своему заговаривала время: ей тогда уже было 65 лет, и, принимаясь за столь амбициозную задачу, как подготовка армянского приданого, она, очевидно, была твердо намерена дожить не только до окончания работы, но и до ее торжественного вручения счастливой обладательнице такого сокровища, как ее внук.

Тончайшая паутина вышивки на платках натурального шелка, собственноручно подрубленные и подшитые простыни и посудные полотенца из прочнейшего льна, атласные скатерти с дорожками мережки, кружево перчаток (ибо невеста ее внука, разумеется, должна была носить перчатки и беречь руки), тьма салфеточек под все на свете, матинэ (если кто не знает, такой маленький французский жакетик-накидка именно для раннего утра, если молодая супруга зачем-то решит посидеть за чашкой кофе, особо не утруждая себя одеванием) - господи, чего там только не было.

Бабушка, приехавшая в 1946 году из шахского Ирана благоустраивать послевоенную Советскую Армению, привезла с собой не только несколько утопичную любовь к незнакомой родине, но и бальные платья, столовое серебро, кузнецовский фарфор и слабость к французским романам. А еще - неугомонный характер, чувство юмора, умение любить и довольно избирательную деликатность.

Тогдашние хозяйки использовали не привычные нам конверты пододеяльников, а большое полотнище, которое каждый раз (!) нужно было пришивать к одеялу. Так вот, два таких полотнища она выделила и вышила особо - во-первых, не белым по белому, как на большинстве остальных своих произведений, а веселыми синими и красными цветами, вдобавок на каждом полотне оставив специальный квадратик для инициала. И если «мужской» квадратик гордо заполняла буква «Т», то «женский» был пустым - будущая супруга должна была сама вышить свою букву...

Свекровь вручила нам «приданое» уже после смерти бабушки Аршалуйс - через два с половиной десятилетий хранения в чемоданах. Мы доставали все эти платки и скатерти, но шелк и атлас буквально рассыпались на глазах - время бритвой срезало все сгибы, моль превратила утонченную вышивку в труху. Это была полная катастрофа. Я успевала увидеть красоту замысла, оценить блеск исполнения, и проводить их взглядом.

До сих пор радуюсь, что тикин Аршалуйс так и не узнала, какая участь постигла ее труды. А лен выжил. И перчатки.

Каюсь, до сих пор не вышила буквы «Л» в заветном квадратике. И еще никогда не подшивала одеяла этими полотнищами - они абсолютно самодостаточны, а я, не в пример бабушке, ленива. Но в самую нестерпимую жару достаю из шкафа эти стяги воинской славы чудесной женщины, о которой обязательно еще напишу, поглаживаю их с благодарной нежностью и улыбаюсь: я тебя помню и люблю, Аршалуйс, ты все сделала правильно.